Примерно через полгода Качалов сам уволился со службы, которую еще совсем недавно боялся потерять, что вновь заставило его задуматься о том, какими извилистыми тропами его ведет по жизни Судьба.
Причиной увольнения послужило предложение бывших сослуживцев организовать фирму для поставок продовольствия в вооруженные силы, что сулило неплохие барыши и перспективы. Их фирма специализировалась на поставках сахара и распространила свою деятельность, со временем, и на сугубо гражданские учреждения.
Качалов неоднократно изумлялся тому, как за короткий период он проделал путь от борца за идеалы коммунизма в сторону поборника идеалов демократии, но оказался, в конце концов, среди тех, кому все идеалы заменили денежные знаки. Теперь уже он и его товарищи исполняли откаты и заносы, получая приличные объемы для поставок сахара. Участвуя в переговорах и передаче денег, где все участники переходили на шепот и воровато озирались по сторонам, Качалов вспоминал свое расследование, проведенное в Западной группе войск, ощущая себя одним из его персонажей, с хитроватым и заискивающим взглядом, натужно смеющимся над дебильными шутками откатополучателя. Частенько вспоминал слова К. Маркса о том, что «за двести процентов прибыли капиталист пойдет на любое преступление» и успокаивался тем, что двести процентов прибыли они с товарищами не получали, а круг преступлений, на которые они готовы были пойти за свою прибыль был весьма ограничен.
Цинизм такой жизненной позиции был ничем не хуже, а, как он считал, даже лучше, чем цинизм современных политиканов. По крайней мере он никого не обманывал как некоторые, обещавшие людям светлое будущее. Они с друзьями обещали только сахар, который можно было посмотреть и потрогать, прежде чем купить. А то, что они делились заработанными деньгами с нужными людьми, было вполне нормально, потому что все так делали.
В начале октября 1993 года крупная партия сахара, закупленная их фирмой, оказалась не полностью реализована и коллеги отрядили Качалова для подачи рекламных объявлений о распродаже товара в одну из контор, располагавшихся в районе станции метро «Площадь 1905 года» и специализировавшихся на подобного рода объявлениях.
Добравшись на метро до площади, он довольно быстро нашел небольшое двухэтажное здание, в котором располагалась рекламная контора и когда до нее оставалось метров двадцать где-то совсем рядом раздались звуки автоматных и пулеметных очередей. Определить откуда и по кому стреляют было невозможно, и Качалов сначала остановился, оглядываясь по сторонам, а потом увидев людей, бегущих во дворы, расположенные с противоположной от конторы улицы, побежал вслед за ними. Все забежавшие во двор, коих было, примерно, двадцать человек, вбежали в первый открытый подъезд и, в зависимости от степени усталости и испуганности, стали располагаться на лестничных площадках различной этажности. Качалов, скорее, относился к испуганным, поскольку, когда он бежал, ему казалось, что пули свистят совсем рядом с ним, поэтому, как и еще три человека, забежал на последний, шестой этаж. На этом этаже, примерно в полутора метрах от лестничной площадки брала свое начало железная пожарная лестница, ведшая на чердак. На чердачном люке замка не было. Четверо мужчин, не говоря ни слова, быстро влезли на чердак, помогая друг другу. Последним из влезших был Качалов. Когда он уже собирался закрыть люк, к железной лестнице подбежала девушка лет двадцати и стала умолять взять и ее на чердак. Качалов сомневался, буквально секунду, и спустившись на пару ступенек железной лестницы протянул девушке руку, подтянул ее так, чтобы она могла стать ногами на первую ступеньку. Через минуту Качалов и девушка были на чердаке. Немного отдышавшись, он прислушался к окружающим его звукам. С улицы раздавались одиночные выстрелы, на чердаке слышались встревоженное воркование голубей и хлопанье их крыльев. Сделав два шага, Качалов почувствовал, что ступает будто по мокрой глине. Он с трудом отрывал ноги от пола. Свет, падавший из слуховых окон, позволил рассмотреть покрытие, затруднявшее передвижение по чердаку. Это оказался голубиный помет, лежавший толстым слоем, как будто его не убирали со времени постройки этого дома.
