Барачный пацан Витёк, как я сейчас понимаю, был личностью неординарной – в учёбе круглый ноль, на переменах он преображался в героев Чарли Чаплина. Расхаживая между рядами чаплинской походкой, смешно жестикулируя, он произносил какие-то непонятные слова, – мы, неразвитая мелюзга, не могли оценить его артистических способностей – ничего, кроме испуга и раздражения, он у нас не вызывал.
Так вот этот Витька влюбился в Нину и стал на уроках посылать ей записки, от которых она сначала плакала, а потом просто рвала их, не разворачивая. На мои расспросы она раздражённо отвечала, что он посылает ей рисунки (рисовальщик он был хоть куда!)
-– Рисунки? Это же интересно!
-– Ага, интересно! Ты бы их видела!!
Следующий рисунок она сохранила специально для меня – вечность прошла, а я его помню! Фиолетовыми чернилами на четвертинке листа в клетку был натуралистично изображён парный портрет ниже пояса с горизонтальным расположением обнажённых разнополых фигур – вид с нижнего ракурса…
С Любой нас сближала отзывчивость на чужую боль. Помню, как пронзило нас обеих стихотворение Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки». Сразу выучив наизусть, мы читали его в два голоса, не скупясь на эмоции:
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щёк
Тлеет скарлатины
Смертный огонёк.
Утолив свои печали в совместном скандировании, незаметно для себя мы
начинали дурачиться:
Говорить не можешь?!!
Губы горячи?!
Над тобой колдуют
Умные врачи?!
Гладят бедный ёжик
Стриженых волос?!
Валя! Валентина!!
Что с тобой стряслось?!!
Тоном садиста-дознавателя начинала пытать бедную Валю моя закадычная подружка – я покатывалась со смеху. В то время её красавица мама как раз дружила со следователем из уголовного розыска – и тот изредка под настроение устраивал для Любы мастер-классы…
Кино и жизнь
Помимо литературных и музыкальных, были у меня и кинематографические пристрастия. Одно время мы с матерью увлеклись индийскими фильмами, она с восторгом вспоминала «Бродягу», но его уже не было в прокате. Мы посмотрели «Неприкасаемую» и ещё что-то, и я заболела Индией: мне нравились женщины, одетые в сари, пластика их движений в танце, необыкновенная выразительность глаз, яркий макияж – всё это вызывало желание подражать.
По вечерам мы с Лёлькой преображали себя в индианок: красной помадой – пятно на лбу, чёрным карандашом – глаза, им же – контур губ; доставали из чемодана какие-нибудь ситцы, сооружали из них сари – и начинался концерт. Не знаю, насколько точно мы воспроизводили движения индийского танца, наверно, со стороны это выглядело довольно комично, но нам доставляло немалое удовольствие…
