– Подложный документ у твоей мамки. Скрыть она пыталась свою принадлежность к чуждым элементам общества, но у неё этот фокус не удался. Так и передай своей мамке.
Тётка взяла ручку, обмакнула её в баночку с чёрной тушью и зачеркнула в трёх местах жирной линией две последние буквы. Затем подула на исправления, приписала рядом «исправленному верить», поставила свой автограф и шлёпнула печатью.
– Хохлушка у тебя мамка, из раскулаченной семьи. Чёрное пятно в биографии не ручкой выправляют, а преданностью партии и народу доказывают.
Мишка схватил все справки и пулей вылетел из кабинета. Сердце его бешено колотилось от унижения, кровь гулко стучала в висках.
Домой он вбежал так стремительно, будто за ним гнались невидимые хищники, и швырнул свидетельство на стол перед матерью.
– Зачем ты так поступила!? – гневно вскричал он. – Зачем скрывала от меня всё это!? Меня унизили, я готов был провалиться сквозь пол от стыда!
– Постой, постой, о чём ты сейчас говоришь? – мать схватила сына за руки, попыталась привлечь его к себе, успокоить. Мишка вырвался, отскочил от неё.
– Зачем скрывала, что ты не русская, а хохлушка, дочь кулака и врага народа!? Думала, я не узнаю?
– А ну прекрати кричать! – приказала мать, подступая к Мишке. Ладони её сжались в кулаки. – Сядь немедля!
Мишка нехотя подчинился, сел на табурет. Мать придвинула стул, села напротив него.
– А теперь слушай.
И она уже спокойным голосом рассказала коротко о том, как происходила коллективизация, о которой в учебниках не написано ни единой правдивой строчки, что произошло с её семьёй, о страшном голоде и попрошайничестве, о доносах в НКВД, арестах, жестоких тройковых судах, полном бесправии и постоянном страхе за судьбы родных и близких.
Он этого не знал.
– Как видишь, я ничего перед тобой не скрываю, – закончила мать своё повествование. – Просто мы с отцом хотели рассказать тебе после совершеннолетия. Тогда, когда ты будешь способен правильно оценивать поступки родителей. Но ты повзрослел раньше, чем мы думали.
Мишка посопел немного и, насупившись, молча вышел из дома.
Злость на мать не проходила ещё долго. Какими бы убедительными и оправдательными не прозвучали её слова, его отношение к ней перестали быть прежними. Какая-то невидимая черта пролегла между ними. Он не хамил и не грубил матери, по-прежнему послушно исполнял все её поручения по дому, на все вопросы отвечал ровно и спокойно, но уже не улыбался мило в ответ и не отвешивал шутливых комплиментов. Сомнения закрались в душу. Невозможно было одним днём избавиться от тех знаний истории, которые вложили в него советские книги.
