Соня вылезла из под кровати, пыльная, грязная, подбирала вещи, складывала их в пакет, а Марина лупила ногами её уже стоящую. Соня только говорила:
− Отстань! Отстань, дура.
А Марина отвечала:
– Я – дура? Я-дура? – и била Соню, тыкала её своими ступнями в шлёпках. Вдруг Марина поскользнулась, большой палец ударился о тумбочку.
− Ой! – взвизгнула Марина.
− Так тебе и надо, − сказала Соня, изо рта у неё текла кровь, стекала по шее, на грудь, на белую маечку. – У твоей мамы лицо как блин и причёска лысая.
− Что, Марин, что? – Варя отошла испуганно от Сони, делала вид, что не заметила кровь, суетилась вокруг Марины.
− Да ничего. Болит. Ударилась,
− Мазью помажь, − Варя уже тянула мазь Марине.
Марина старалась не смотреть на Соню – та ходила в ванную, полоскать рот. А потом молча складывала вещи в пакет, всхлипывала. Нет, Марина знала, что у мамы плоское лицо. И вся она такая фигуристая, не толстая, но такая крепкая, как девушка с веслом. Мама отличилась, конечно. Надела такое позорное платье, у юбки внизу – оборки. Если бы мама нормально, не по-старушечьи, одевалась и волосы бы свои остригла, её никто бы не посмел обозвать. А вот Сонину маму уже ничего не спасёт. Она вообще – мужик, от мужика не отличить.
Марина переоделась в свои синие плотные джинсы. Они были самые обычные, даже тянулись плохо. Марина в них чувствовала себя как в коконе. Ей и хотелось быть в коконе. Это не из-за неё кровь, это Варя Соню долбанула.
− Я – накрывать. Чтоб были через двадцать минут. − То же Марина объявила в соседней комнате. И ещё в одной, у старшаков. Все знают, что Марина в буфете, а что там в номере с Соней стряслось, Марина и знать не знает. Если что, она не при делах. Пока шла до буфета, палец на ноге перестал болеть. Почти перестал.
В буфете всё пошло наперекосяк. Вот тебе и тринадцатое августа. Вот и не верь в приметы. Психованный мужчина из номера «люкс» был уже в буфете, он скучал и как ждал Марину: стал кричать, что в Москве опять смог, хуже, чем был, что снова после проливного ливня, предпоследний оранжевый уровень опасности, а что будет утром, доживём ли мы до утра? – вопрошал «псих» из «люкса». Он схватил у Любовь Васильевны пульт, переключил канал – там говорили о том, что смертность в Москве увеличилась вдвое. Глава Луховицкого района сказал, что у них в районе не только сорта огурцов самые известные, но что раньше в СССР работало пятьсот человек в лесничествах, к этому году лесников сократили до двадцати восьми. А сейчас на весь лес осталось четырнадцать! Другой человек, в клетчатом пиджаке, сказал, что в СССР торфяники горели всегда, но их затапливали солдаты − рыли канавы вокруг торфяника. В них скапливалась вода, и она не давала торфяникам гореть. Теперь же эти элементарные обязательные условия не выполняются. А дожди торфяникам не страшны, они же тлеют изнутри…
