Помимо этих психологических проблем настоящим вызовом для меня стало ежедневное общение с иранцами. К моему удивлению, иранцы оказались абсолютно не похожими на афганцев. Можно сказать, эти две национальности были полной противоположностью друг другу, несмотря на казалось бы общую языковую принадлежность, хотя и язык друг друга они понимали довольно плохо, в особенности мой убойный хазарейский диалект.
Я привыкла к общению с афганцами, которые в основной своей массе были довольно открытыми и искренними в суждениях, в то время как иранцы, похоже, даже не представляли себе, что такое возможно даже чисто теоретически. Более того, открытое выражение своих мыслей считалось у иранцев признаком придурковатости, и они смотрели на такого человека с недоумением и сочувствием.
Если на афганца можно было довольно легко воздействовать и выводить в нужное тебе русло, то с иранцами этот фокус не проходил никогда, и опять я натыкалась на недоуменный взгляд, удачно списывавший все мои неуместные попытки на то, что приехала то ли русская, то ли афганка и похоже совсем ничего не соображает, что в принципе соответствовало действительности.
Я в замешательстве начинала осознавать, что 90% моих афганских наработок, потом и кровью полученных в Афганистане, терпят полный крах в новой для меня иранской среде и что придется заново нащупывать пути подхода, так как контактировать с иранцами приходилось везде – и по бытовым, и миграционным вопросам, и по учебному процессу, и в разного рода передвижениях по стране, в конце концов это была их страна, и надо было как-то находить с ними общий язык.
Единственное, что оказалось к месту из моего афганского опыта, так это мои бытовые навыки. Я знала, когда нужно вставать и садиться при появлении людей, когда говорить и молчать, а когда, пятясь, бесшумно исчезать из комнаты. И, конечно, следила за мимикой, так как прекрасно знала, что все восточные народы, в том числе и иранцы, очень внимательно следят за выражением лица собеседника, составляя свое мнение по выражению глаз и уровню доброжелательности, энергетически излучаемых собеседником, сразу отражая на своем лице, как в зеркале проецируемую на них эмоцию. Соответственно, когда иностранец, даже говоря любезные вещи, имеет при этом напряженное или равнодушное лицо, то аналогичное напряжение можно наблюдать на лице контактирующего с ним восточного человека, но когда лицо чужестранца расплывается в лучезарной улыбке или, в зависимости от ситуации, в лукавой усмешке, то будь то иранец или афганец, он не удержится от ответной улыбки, поставив в своем уме жирную галочку в вашу пользу. И хотя восточным женщинам не подобает и неприлично сверкать улыбками в адрес чужих мужчин, зато в Иране был разрешен полный спектр так называемых «игр и стреляний глазками», чем иранки пользовались с завидным мастерством, сохраняя при этом невозмутимую маску достойной матроны на изрядно припудренном лице.
