Как раз в тот момент случилась Оранжевая революция. Торговля как-то сразу умерла, клиенты больше не приезжали в мой маленький торговый рай, освещенный многочисленными фонариками. Я попала в тупик, а заодно и в долговую яму. Это была настоящая клаустрофобия – четыре черные стены и никакого выхода. Хорошо помню те дни. Начало зимы. Я стояла возле входа в холл здания, где расположились мои никому не нужные витрины с никому ненужным теперь товаром, смотрела на улицу. Мрачно, серо. Цветы в объемных кадках холла застыли холодными безжизненными изваяниями. Сыпала редкая ледяная крупа; всё казалось сухим, безжизненным, замерзшим. Думалось, что жизнь тоже умерла, и ничего больше не будет – никогда. И это была даже не обычная человеческая тоска, а какая-то всеобъемлющая вселенская печаль, как перед концом света. Это были третьи сутки Оранжевой революции. Все мои поставщики митинговали на Майдане, никто не работал.
Но конец света, как ни странно, в тот день так и не наступил. Был вечер, потом ночь, а утром я стала искать выход. При всей своей предпринимательской девственности я стала понимать, что муж мне не помощник, он и так «вложил в меня деньги», как было сказано ранее. У него было свое достаточно прибыльное новое дело, которое он, как оказалось, и не собирался бросать. Я в тот момент увидела для себя две возможности, чтобы как-то оплатить аренду и долги: первое – идти самой к клиенту, с сумочкой, предлагать свой товар; второе – искать хорошего бухгалтера, финансиста. Оба варианта были крайне трудновыполнимыми. Я начала с более легкого – первого. Закрыла миниатюрными ключиками свои стеклянные, чисто вымытые витрины, собрала часть товара в пакет и пошла в поликлинику, к зубным техникам в лабораторию.
…Было очень страшно, коленки противно тряслись, ладони потели, несмотря на пронизывающий холод на улице. Как сказать о себе? Что сказать? Не помню, как это получилось, но переступив порог лаборатории, я что-то сдавленно пропищала и открыла свой помятый кулёк. Как ни странно, техники отнеслись благосклонно. Видно, пожалели. Я стала продавать им какую-то копеечную мелочь. И тут неожиданно в лабораторию зашла супруга моего бывшего соучредителя Владислава Олеговича, с которым мы расстались десять лет назад, известная всей поликлинике своим склочным характером. Владислав Олегович на данный момент уже процветал – купил помещение, открыл собственный магазин, какое-то маленькое производство, ремонтную базу для медицинского оборудования. В этой поликлинике у него был филиал магазина. Увидев меня, супруга бывшего соучредителя громко, склочно высказалась: «Лучше бы ты стихи писала, нечего лезть не в свое дело!». Все повернулись в ее сторону, мое сердце ухнуло в пятки. В какие-то полминуты, завязавшийся было разговор свернулся, словно молоко, в которое попал уксус. Техники незаметно рассредоточились по своим рабочим столам, а я сгребла со стола свои нехитрые сокровища и пулей вылетела из лаборатории. Сказать, что я испугалась – значит, ничего не сказать. Я неслась к своим витринам, будто за мной гнались бешеные собаки, сердце колотилось, в ушах шумело. И только плюхнувшись на стул, я стала понемногу успокаиваться.
