– Мой-то, молодой, да ранний тоже в Москву учиться просится. Мы с Елпидифором Тимофеевичем университеты не кончали, и ничего, считать умеем… Ты в окно, Вася, посмотри, до чего ваша наука доводит.
Со второго этажа магазина одна за другой на улицу швыряли швейные машинки.
– Бог мой, какое варварство, – Моисей Гершевич всхлипнул и закрыл лицо руками, – это же Зингер… Лучше бы себе забрали, да век шили на машинке, чем так…
Плечи старого еврея затряслись.
– Папенька, я не в университет, а в училище живописи, ваяния и зодчества прошусь, хочу архитектором быть. А на всех журналах, что здесь, поглядите, штамп стоит: «Дозволено цензурой», ничего противозаконного в этом нет, – попытался защититься Васенька, но отец резко перебил его, указав на окно:
– В этом тоже ничего противозаконного нет?
– Оставьте сына, любезный Степан Платонович, в чем же он виноват, – Моисей Гершевич вздохнул.
– Разве не видите: все при поддержке властей делается. Как думаете, кого те казаки охраняют? Меня околоточный надзиратель, Широков, задолго до сегодняшнего дня предупреждал. А он человек порядочный. Хотя я ему плачу, конечно, ну оно и порядочным людям жить нужно. Супругу-то с дочкой я у родственников припрятал, а сам остался. Извольте видеть.
Моисей Гершевич сбросил с плеч потертый халат и оказался в дорогом темно-сером сюртуке модного фасона, светлых брюках, белом жилете. В зеленых навыкате глазах прятались печаль и ирония:
– Решил, что умирать буду красивым. Я ведь уже один погром пережил, в 1883. Тогда отец меня, молодого дурака, собой прикрыл, теперь моя очередь.
– Не надо, Моисей Гершевич, как-нибудь обойдется, – Варя мягко взяла гостя под руку, – пойдемте обедать, Елизавета Александровна давно ждет.
Елпидифор Тимофеевич тяжело ворочался на кровати, отирал потный лоб: душно, не спится. В молодости разве думалось о том, жара или холод на улице? Все торопился куда-то, не успеть боялся… Планов, впрочем, и сейчас хватает, задумалось вовсе большое дело: выкупить флот Волго-Донского пароходства. Старый купец почесал всклоченную бороду, довольно хмыкнул. Всем мерещится: он по старинке в смазных юфтевых сапогах ходит, а коли дело выгорит – станет одним из самых состоятельных людей России. Тогда и те, кто в сапогах, и кто в штиблетах лаковых под его дудку попляшут…
Тонкий пронзительный писк комара выводил из себя. Уж кажется и порошок из сушёной кавказской ромашки кухарка везде посыпала, и анисовым маслом на свечку капнула, а всё без толку. Елпидифор Тимофеевич сел на постели, с размаху саданул себя по плечу, пытаясь прогнать писклявого кровопийцу, промахнулся и затосковал.
