– И вы так просто, без колебаний, стали служить Рейху? А как же ваша партийная совесть? Или будете утверждать, что вы не большевик?
– Не буду скрывать – полез я напролом – Мне действительно пришлось стать кандидатом в члены КПСС. Но это осталось в прошлом.
– В члены чего?
Кажется, мне удалось его удивить. И тут же я понял, что это был еще один прокол, потому что коммунистическая партия называлась в это время как-то иначе. Но как именно61? Не оставалось ничего иного, кроме как продолжать озвучивать этот бред.
– Это такое сокращение – нагло заявил я – Коммунистическая Партия Советского Союза.
– Интересно – искренне, как мне показалось, удивился он – А я вот и не слышал. хотя и прожил в Москве целых четыре года. Впрочем, в прошлом, так в прошлом. Расскажите лучше, что вас свело с доктором Кауфманом?
– Не с доктором Кауфманом, а с доктором Эберхардом…
Мы давным давно, еще по дороге из Варшавы, обговорили липовую историю нашего знакомства и я поспешил ее изложить. Согласно этой легенде, меня по ошибке поместили в Майданек, схватив вместе с профессором истории Лифшицем из Киевского университета. Никакого Лифшица на кафедре истории в Киеве, разумеется, никогда не было. А может быть и был там Лифшиц. По крайней мере какой-нибудь Рабинович или Кацман там наверняка были и сгинули в Бабьем Яру или в том-же Майданеке, обеспечив мне достоверную легенду. А меня, согласно той-же версии событий, вытащил из лагеря Юрген, доказав славянское происхождение и полезность для Рейха. Чтобы сделать эту легенду достовернее, Юргену пришлось рассказать мне о глубоких рвах, высокопроизводительных печах, газовых камерах и сортировке пепла. Он говорил хриплым голосом, заикался, отводил взгляд, но понукать его не приходилось. Наверное ему и самому хотелось выговориться, озвучить этот ужас, передать его словами и тем самым затушевать, ослабить, отодвинуть на второй план то, что видели его глаза. Он всего лишь сидел в конторе и заполнял бумаги, стараясь не думать о смысле кровавых цифр, но не думать не получалось. Ведь там были и другие и они рассказывали, рассказывали многое и мерзкое. Одни смаковали эти мерзости и Юрген едва сдерживал позывы желудка. Другие же рассказывали спокойно, как о трудной, грязной, но совершенно необходимой и престижной работе. Эти были еще хуже. Я учил наизусть проклятые имена оберштурмфюрера Макса Кёгеля, гауптштурмфюрера Вильгельма Герстенмейера, оберштурмфюрера Антона Тернеса, обершарфюрера Германа Фёгеля и многих других, надеясь, вернувшись, найти эти имена в списке повешенных в Нюрнберге.
