– Я слышал, красные в Таганроге еще прошлой весной нашли и расстреляли Раненкампфа,– вступил в разговор до того молчавший Ланских, -под чужой фамилией скрывался, мерзавец, все немцев, говорят, ждал.
– Ну вот, даже красные ему не простили… А впрочем, предал-то он Родину, когда мы еще не делились на своих и …красных! – Олеша затушил окурок и снова приобнял Владимира: – Как же ты выбрался, друже? В плену был? Ранило куда?
Крестинский, слегка улыбнувшись в усы, качнул головой: – Нет, мне повезло, с остатками сто пятого полка пробились- таки, голыми штыками, вышли к своим, где-то в декабре месяце, кажется. Правда, с дыркой в спине, потом госпиталь, впрочем, это уже… Не важно. Ты- то как? Где был после госпиталя?
– Летом пятнадцатого попал на юг, под Броды, да так до конца войны и был уже в тех краях. А потом…С марковцами вот, через Украину, пробился на Дон, с Корниловым ушел в Кубанский поход, ну, в общем, все как- то… Но тебя, Володя, часто вспоминал, правда, как павшего, прости.
В этот момент, противно скрипнув, приоткрылась дверь, и Ольга позвала всех, в том числе и юнкера, обедать: – Я сама покараулю, не в первый раз! –и, с карабином на плече, ловко влезла на крышу сторожки.
…Обгоревшая прошлым летом огромная акация, росшая у входа в сторожку с незапамятных времен, на самой верхушке все же, каким-то чудом, сохранила живые побеги и теперь, оглушительно чирикая, видимо, сражаясь за свое место под солнцем, там возились серые степные воробьи.
– Зря деретесь, братцы! – задрав голову и радостно улыбаясь, крикнул наверх Олеша, – заявятся скоро грачи и вас как ветром сдует!
Они с Крестинским шли, наслаждаясь неспешной беседой, по шелковой траве вниз, вдоль небольшого овражка, оставленного талой водой. Два старых боевых товарища, уж мысленно похоронившие друг друга в кровавой круговерти войны, революции и новой войны, они, порой по-мальчишески перебивая один другого, все никак не могли наговориться. Владимир рассказывал о своих мытарствах:
– После госпиталя, лишившись половину печени, на фронт, к сожалению, уже не попал, направили в Генштаб, в оперативное управление, там воевал. Э-эх, Глеб! В семнадцатом вас на фронте пьяная солдатня стреляла да издевалась, а мы, в Генштабе, хорошо, гораздо шире, чем вы, видя, что происходит, от бессилия только сжимали кулаки…Там-то, работая с документами, общаясь с высшими офицерами, я с ужасом понял, что то, что произошло с империей, армией, народом, со всеми нами – закономерный результат, мой друг, естественное решение той великой проблемы, к которой Россия шла отнюдь не с четырнадцатого года, хотя мировая война и явилась, разумеется, детонатором… бунта!
