– Любимая женщина, Ольга Николаевна, очень, очень приятно! – вступился , улыбаясь, Владимир, -прошу, господа, пожалуйте, чем богаты! И он жестом показал на дверь сторожки, приглашая всех войти.
Оставив в карауле, при лошадях, юнкера, они, живо беседуя, расселись за небольшим дощатым столом, Ольга засуетилась у печи.
– Я, Володя, после того ранения под Гумбиненом, в августе, уже находясь в Минском госпитале ,-заговорил первым Олеша, – узнал, что произошло с вами в Мазурских болотах, с нашей второй армией…Душа разрывалась, веришь? Плакал ночами ! И от гордости…И от негодования! Было же очевидно: армия погибла по трусости и предательству Раненкампфа, командующего первой. И при полном, Володя, по-олном попустительстве…Николая! Как же ты спасся, ведь с того света ж, говорят, выхода не-ет! Брат, ну не томи, рассказывай! – и он придвинулся поближе, приобняв блаженно улыбающегося Крестинского. Повернувшись к поручику, подмигнув и улыбнувшись, взял того за руку: -Сергей, неси-ка, брат, из моей правой переметной ту, заветную!..
– Да, я знаю…,– Крестинский посерьезнел и потер ладонями сосредоточенное лицо, – отцу сообщили, что я…убит тем же снарядом, ударившим в березу, что и наш командующий, Александр Васильевич Самсонов. Конечно, красиво… Но ведь никакого снаряда и не было, все это выдумки прессы…А наш Самсоныч умер, как русский генерал, чтобы избежать позора плена, он застрелился. Я это говорю, ибо был с ним до конца. Мы шли по болоту в полной темноте, держась за руки, солдаты, офицеры, спички давно кончились, а его, вдобавок, еще и мучила астма. Он просто, ничего не говоря, отошел в сторонку, в темноту, и…Револьверный выстрел слышали все.
В наступившей тишине только трещали весело дрова в печи, да шипя, шкварчала баранина, испуская терпкий, но приятный аромат. Олеша, раскупорив принесенную поручиком бутыль, с мрачным сосредоточенным лицом, молча разливал по стаканам коньяк. Не чокаясь, так же молча, выпили. Крестинский, чуть пригубив, поставил стакан. Оставив Ольгу у печи, вышли на воздух, Глеб закурил.
– Ты ж тоже, кажется, курил, Володя? Бросил?– они присели на старую, вросшую в землю, почерневшую скамью.
– Бросил…Там же, в тех проклятых болотах. Да там и нельзя было, ни костра, ничего…Пруссаки, их полиция, да и просто, местные, наших раненых и отставших- с собаками, как дичь , вылавливали и добивали, разбивая головы. Или вешали. Вообще, очень жестокое население! Им пропаганда перед нашим наступлением долго внушала, какие мы звери, а сами… Я сам видел, кажется в занятом нами Сольдау, на стене дома огромный плакат с изображением чудища в красных шароварах с пикой, изо рта –огромные клыки. И надпись: «Русский казак. Питается сырым мясом немецких детей», представляете? А сами, в этом же городе, почтенные фрау из верхних этажей лили на нас кипяток, а «бедные немецкие дети» подбегали к нашим раненым, лежащим на мостовой, и камнями вышибали им глаза…
