— Значит, нам суждено закончить это долгое путешествие с Истваана вместе.
Вместе с сумерками на Тринос опустилась тень. Она начала расходиться по планете с того мига, как впервые было произнесено слово «Давин». Она окутала все вокруг, просачиваясь в лагерь и неспокойные сны беженцев. Она касалась кораблей, стоявших на низкой орбите. Она текла по коридорам линкоров и крейсеров. Смертные члены экипажей, чья вахта не выпала на эти часы, спали так же плохо, как беженцы на Триносе. Кошмары у всех были разные. Тень принимала форму человеческих страхов и обращала против своих жертв их собственное подсознание. Сны об утратах, надеждах, наполненные гневом или болью, сны о доме, победе, отчаянии и вере — все были осквернены Давином. Давин. Давин. Это имя заставляло псайкеров видеть бездну, наполненную бесформенным ужасом, готовым в любой момент обрести чудовищную определенность. Темные Ангелы потеряли еще больше астропатов, а Ультрамарины — навигаторов, ибо те, кого сильнее всех ослабили последние испытания, не устояли перед новой атакой.
Но сражаться было не с кем. Враг не появился. Только ощущение чего–то огромного и неотвратимого, но и этого было достаточно. Более чем достаточно. Ужасы грядущего, опасности, подстерегающие в пути, были достаточно сильны.
Ультрамарины и Темные Ангелы ощутили тень как некое напряжение, незримого врага, проверяющего их на прочность перед битвой. Жиллиман не открывал хранилище, но все его мысли были об атамах. Примарх пребывал в молчаливой ярости от ощущения, что все его решения были предсказаны, что выбор — лишь иллюзия. И вместе с тем его терзали муки выбора: использовать оружие врага или нет?
Лев заперся в отсеке Тухулхи и разговаривал с телом–марионеткой. Он пытался получить ответы, которые бы его удовлетворили, но раз за разом терпел неудачу.
— Где те барьеры, что мешают нам добраться до Давина? — спросил он.
— Впереди, — ответил сервитор.
— Предупреждаю, не надо со мной играть.
— Я и не пытаюсь, — ответил Тухулха. — Не моя вина, что тебе не нравится слышать истину.
— Тогда дай мне ту истину, которую я ищу. Как далеко ты сможешь провести нас за один прыжок?
— Так далеко, как простирается мой взор.
— Это не ответ.
— Но это правда.
— Либо ты будешь говорить ясно, — примарх сощурил глаза, — либо я тебя уничтожу.
— Я говорю настолько ясно, насколько позволяет слепота.
— Моя?
— Нет, — ответил сервитор. — Моя.
Раньше Тухулха никогда не признавала ограниченность своих возможностей. Это был тревожный знак.
