– А в тюрьму лет на 15 -ть не хочешь уехать? – спрашиваю я и рисую слоника похожего на облако.
– Если в горах умереть не боялся, то и тюрьма не страшна, на все воля Аллаха, – отвечает Хамид и безучастно смотрит на свои пальцы. Ладонь у него крупная и сильная. Сколько он этими руками наших солдат убил, сам бог не знает. По словам Вострикова, Хамид лично причастен к казни наших захваченных в плен солдатов.
Допрос затянулся, молодой по имени Усама хотел сотрудничать и говорить, но он вообще ничего не знал, в горах пробыл всего месяц. На одном из этапов допроса пустил почти детскую слезу:
– Запутали ваххабиты, так все красиво рассказывали, несколько раз в село приходили. Обещали денег и оружие. Рассказывали о священной войне и жизни в раю в случае смерти в бою с неверными. Вот и пошел. Работы совсем нет, – торопливо, словно оправдываясь, говорил Усама. Мне казалось, что у Усамы слезы не настоящие, пресные и искусственные.
Востриков откровенно скучал, жевал колпачок ручки и смотрел в желтое грязное окно. Он, наверное, слушал эти истории по третьему кругу. Когда мы закончили, Востриков радостно выскочил на улицу, показал, где офицерская столовая и побежал по своим делам.
Идем обедать в большую палатку оливкового цвета. Деревянные скамейки длинные столы на полу доски, чтобы народ не месил грязь. Почти мишленовский ресторан. На раздаче стоят женщины, опять чувствую на себе хищные взгляды провинциальных охотниц. У нас знаков различия нет, одна из женщин шутит:
– Не заблудился солдатик? Пытаюсь достать удостоверение, и «доказать» что я офицер. Повариха тут же отнекиваться – да я пошутила, офицер, видно же что благородных кровей. Откуда вы? Новенькие? Надолго? В ровном белом ряду блеснул золотой зуб. Улыбка вышла какой-то нечеловеческой, словно оскал акулы перед укусом. Ее голос напоминал глухой стук медленно перекатывающихся булыжников.
Односложно отвечаю на вопросы и пытаюсь быстрее забрать пайку и сесть за стол. Хлеб был теплый и приятно пах дрожжами. Быстро закинул в себя солдатский обед – суп на тушенке, кашу на жиру и вышел на улицу. Желудок, разбухший и умиротворенный, дремал под ребрами. Ничего не хотелось, не воевать, не разговаривать.
Закуриваю, пуская волчий дымок, и иду подальше от народа. Рядом поле, сплошь на сотни метров заставленное бронетехникой, зенитными установками, военными грузовиками. Все это стояло, врытое по самое горло в бурую землю. Когда идешь по такому полю, на берцы сразу налипают килограммы грязи. Ненавижу себя, за любопытство, к боевой технике. Переставляя ноги как цапля, погрязаю в вязкую жижу.
