Ты, Ганз, сказал Иваныч, уникальный организм. И жалко мне, что такой весь из себя феномен пропадает тут на окраинах просто так. Мать у тебя лежит, сестренка вон подрастает. А чем ты их обеспечить можешь? Хлебом и протеиновыми батончиками? А самому не западло после того, как ты натерпелся на войне вот так за копейки корячиться? Они, тут Евгений Иваныч ткнул пальцем в окно, где уже вечер начался и подсветка на небоскребах зажглась, жировали пока ты здоровье свое гробил. Вон кафе видишь? Зайди сейчас туда, спроси любого, с кем мы воевали и за что, так они думаешь тебе ответят? Да плевать они хотели, на тебя. Ты для них мясо.
Плохо прожаренное к тому же, это уже Аспид крабовую ногу всосался, а потом налил всем водки. Давай за товарищей выпьем, за сопки те. Выпили. Я тоже выпил. Потом взял бутылку, налил себе еще и снова выпил. О, заорал Аспид, пошла руда! Взять бы и по ухмыляющейся морде ему этой бутылкой дать.
Я тебе, тут Евгений Иваныч ко мне наклонился и в глаза посмотрел, скотства никакого не предлагаю. Не тот ты вижу человек. Для тех дел, мне вот этой дряни хватает, и тычет пальцем в Аспида. Тот уже осоловел, башкой вертит и не догоняет о чем речь идет. А с тобой я хочу жир с этого вот потопить. Справедливый жир. И Евгений Иваныч опять на окошко машет. Дам тебе, говорит, наводку, обеспечу прикрытие, транспорт, организацию, а там сам думай, как делать. Хочешь стреляй, хочешь не стреляй. Я с половины работаю. Мать с сестрой в Центр перевезешь. Два-три дела, и ты уже человек самостоятельный. И состоятельный.
Тут Аспид караоке включил и начал песни орать. Дальше еще к нам кто-то подсел. Серьезные какие-то. Евгений Иваныч начал с ними тереть, лоси вокруг засуетились, забегали. Телки какие-то полуголые появились. Я бутылочку со стола тихонько взял и на балкон, на свежий воздух.
Центр города. Сверху ночь, внизу день. Все сияет, горит, переливается. Воздух только, как и у нас на окраинах сомнительный. Кузница Родины. Вон трубы и терриконы торчат. Такое никакими небоскребами и кафешками не прикроешь. За оградой народ толпами валит. Платьишки задираются, каблучки цокают, смех. Вон кто-то на самокате катит, штаны с подворотами. Белые футболочки. Жаровни с барбекю. Мы когда подвал с нашими ранеными нашли после имперских огнеметчиков тоже так пахло. Тут я сразу полбутылки и всосал в себя.
Оставь хоть немного, кто-то из-за спины приказал. Я обернулся. Кудри рыжие, а платье ярче городской суеты блестит, ножищи – мама родная. Подошла, платье по бедрам туда-сюда, по глазам аж бьет. Не женщина, а новогодняя елка. Бутылку у меня забрала и тоже неслабо так приложилась. Губы отерла, бутылку вернула и ушла. Даже в глаза не посмотрела. Может и привиделось мне с пьяных шар.
