Кстати, о важности, которую историки культуры придают идеям: общеизвестно, что люди склонны безудержно расхваливать товары, коими торгуют, а люди умственного труда торгуют именно идеями. Кроме того, всяк кулик свое болото хвалит — и ученые мужи всего лишь тщатся раздуть значение собственной работы, представить ее «силой», главенствующей в мире и правящей им. Мрак вокруг этого вопроса, по словам Толстого, еще более сгущают политические теоретики, моралисты, метафизики. Знаменита, например, идея «Общественного договора» (многие либералы торгуют ею вразнос), гласящая о совокупной воле многих (иначе говоря, власти), вручаемой и вверяемой одному человеку, либо собранию людей — но что это за действие: «вручать и вверять»? Оно может обладать значением правовым или этическим, относиться к понятиям дозволенного или запретного, к области прав и обязанностей, добра и зла; но фактического объяснения тому, каким образом правитель приобретает — словно товар! — достаточную «власть», позволяющую достигать известных целей, отнюдь не дает. Историки говорят: наделенный властью становится властелином; но сия тавтология слишком невнятна. Что значит «власть», и как ею «наделяют»? И кто наделяет ею? И что происходит при этом?[79] Процесс, по-видимому, весьма отличается от чего угодно, исследуемого естествознанием. Наделение властью, вручение власти — действие, но действие непостижимое: вручение власти, приобретение власти, использование власти вовсе не сходны с поглощением пищи, откупориванием бутылки, размышлением, хождением. Мы по-прежнему остаемся в потемках: obscurum per obscurius[80].
Уничтожив правоведов, моралистов и политических философов — а среди них и своего любимого Руссо, — Толстой берется уничтожить либеральную историческую теорию, утверждающую: что угодно может перемениться в зависимости от непримечательного внешне, случайного события. Так возникли страницы, где Толстой упрямо старается доказать: Наполеон ведал об истинном ходе Бородинской битвы ничуть не больше распоследнего из французских солдат, а посему и простуда императорская, приключившаяся накануне сражения — историки любят всячески раздувать это обстоятельство, — не играла сколько-нибудь заметной роли. С великой настойчивостью Толстой твердит: потомкам (а уж историкам — особенно) кажутся многозначительными лишь те приказы и распоряжения, последствия которых случайно совпали с ходом дальнейших военных действий; а великое множество иных, столь же блистательных приказов и распоряжений, казавшихся не менее важными и значительными тем, кто отдавал их во время боя, преданы забвению: ибо из-за неблагоприятного поворота событий не были выполнены — да и не могли быть выполнены, — а посему выглядят ныне исторически незначащими.
