— Меня зовут Мила Елисеева, — сообщила она ему. — А тебя как?
Он молчал.
— Ты немой, что ли? — она бесцеремонно схватила его пальцами за подбородок и развернула лицом к себе.
— Я… не твой, — хрипло и удивлённо ответил Пашка. Это были первые слова, которые он произнёс в детском доме.
— Дурак, — Милка беззаботно рассмеялась. — Немой — значит тот, кто не умеет разговаривать. Человек, у которого нет языка.
— У меня есть, — Пашка озадаченно высунул язык, продемонстрировав его этой странной девчонке.
— Ну вот, — удовлетворённо кивнула она. — Значит, говорить ты умеешь. Так как тебя зовут?
— Паша.
— А фамилия?
— Калинин.
— Красиво, — милостиво признала она. — Но “Милана Елисеева” всё-таки звучит красивее, да же?
Пашка, в общем, не возражал.
— А сколько тебе лет? — не унималась Милка.
— Четыре. Скоро будет пять, у меня двадцать восьмого октября день рождения, — тут Пашка совершенно некстати вспомнил, что больше у него не будет весёлых празднований с подарками, воздушными шарами, походами в детское кафе, цирк или парк аттракционов вместе с мамой и дворовыми приятелями. Его нижняя губа снова оттопырилась и предательски задрожала.
— Только не реви опять, — поморщившись, сказала Милка. — А у меня день рождения тридцать первого декабря. Мне тоже будет пять. Представляешь, какой ужас?!
— Почему? — не понял Пашка. Нижняя губа как-то сама собой перестала дрожать.
— Почему?! Да потому что все встречают Новый год и никто не помнит о том, что вообще-то у меня тоже праздник!
Пашка действительно даже не подумал об этом.
— И… тебе не дарят подарки? — спросил он неуверенно.
— Дарят, но не на день рождения, а на Новый год. Как и всем остальным! В этот день все и так получают подарки! — возмущённо воскликнула она. — Это нечестно! И дед Мороз заставляет меня рассказывать стихи под ёлкой, хотя я вообще ничего не должна делать в свой день рождения!
Пашка задумался, как бы он себя чувствовал, если бы ему ради подарка на собственный день рождения пришлось учить какие-то дурацкие стихи. Да ещё и подарок вручили бы не только ему, а всем его друзьям и знакомым. Выходило как-то не очень весело, и он ощутил нечто вроде сочувствия по отношению к Милке.
— Ну вот, мы пришли, — девчонка кивнула в сторону двери, за которой обитала сестра-хозяйка. — Попроси у Тамары Сергеевны сухие штаны и трусы. Да иди, иди, нечего стесняться! А то так и будешь ходить мокрый и грязный.
Он послушно сделал шаг вперёд, но, уже взявшись за ручку двери, вдруг нерешительно обернулся:
