— Гвен, — ответила Гведолин, утирая рот рукавом.
Можно и назвать имя. Вряд ли они еще встретятся. Город большой, а туда, где она обитает, посетители заходят редко.
Если он сейчас захочет… Если предложит то, о чем она думает… Ей не убежать. И очень, очень страшно.
— Чего трясешься, замерзла что ли? — Терри удивленно вскинул густые брови. — Жарища такая, а ведь еще только раннее утро. В полдень настоящее пекло будет. — Потом он неожиданно весело подмигнул, кивнул на ее сумку. — Липу собирала?
Очень хотелось поблагодарить его за сытный завтрак, встать и уйти. Да только вряд ли ее так просто отпустят.
— Д-да, — запинаясь, выговорила Гведолин. От ужаса свело живот и захотелось снова пить.
— Ты чего? — Сощурившись, Терри заглянул ей в лицо — глаза у него оказались светло-серыми, будто смотришь на гальку сквозь толщу воды в прозрачной речке. — Блаженная, что ли?
— Я ведь… не умею ничего, — наконец, пролепетала она. — Я еще ни разу… ну… не делала такого. Вот.
В других обстоятельствах ей было бы забавно наблюдать, как лицо у Терри вытягивается, кожа резко, как у всех светлых, краснеет и багровеет, а вместе с кожей — кончики ушей.
— Ты что удумала, девка? — скрежеща зубами, Терри повысил голос. — Считаешь, я из этих? Вот дурочка! Ах ты ж… да ну тебя, к Засухе.
Махнув рукой, он начал торопливо собираться, злясь и бросая в мешок недоеденное мясо, остатки хлеба, комкая тряпку и закидывая туда же.
Гведолин дернулась было бежать, но Терри проворно схватил ее за запястье.
— Погоди ты, сумасшедшая. В город идешь?
Она поспешно кивнула, потом сообразила, что зря. Нет, не умеет она врать. Нужно было сказать, что идет в деревню.
— Пойдем, провожу. А то ведь, действительно, наткнешься на кого-нибудь… хм…
этакого.
Они вошли в городские ворота как раз в тот самый час, когда город, сбросив сонное оцепенение душной ночи, принялся пробуждаться. Горожане высыпали из домов и, словно рой трудолюбивых пчелок, деловито сновали по улицам в надежде переделать свои дела до наступления полуденного зноя.
Гведолин знала город, как свои пять пальцев — она жила здесь столько, сколько себя помнила. Вот они миновали кухарок, толпящихся возле молочника и визгливо торгующихся за парное молоко; вот прошли пекарню четы Бейкер — следом еще долго тянулся шлейф дразнящего аромата свежей сдобы; вот мальчишки на Имперской площади снова умудрились отколотить кусок мрамора от статуи богини Воды и бросились врассыпную, спасаясь от стражей порядка. To тут, то там доносились хриплые голоса подростков — разносчиков газет, чужих тайн и свежих сплетен.
