Внезапно осознав, что могла делать Имоджен, я оторвал от нее взгляд и бросился в комнату Киллиана. Но часть моей души осталась в тюремной камере, и я едва стерпел необходимость отлучиться.
В первую очередь мне нужно было проведать брата.
Как бы мне ни хотелось ворваться в его спальню, я лишь тихо приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Киллиан крепко спал и выглядел почти умиротворенным. Я вздохнул от облегчения. Не были они намека на то, что в данный момент его изводила банши.
Зная, что ему нужна каждая минута спокойного сна, я заставил себя отвернуться и прикрыть дверь.
По моему возвращению прозвучали последние ноты печальной песни, и в комнате повисла тишина.
— Она потеряла сознание, — посмотрел на меня Флинн, и его лицо было белее белого.
Глядя на ее неподвижное тело, я постарался не обращать внимания на то, что от открывшейся картины у меня сдавило грудь. Больше всего на свете я презирал беспомощность и именно ее сейчас чувствовал. Имоджен была в ловушке своей камеры, пока мы застряли в номере отеля без возможности пойти к ней. По крайней мере, инкогнито. Благодаря нашему заклинанию связи, мы могли в любой момент попасть к Дженни, если находились в одном с ней мире. Вот только никто не давал нам права приходить в Колонию кошмаров, когда заблагорассудится.
Через несколько минут дверь камеры открылась, и появилось двое охранников. Один из них прошел вперед и пару раз ткнул Имоджен пальцем в лицо, словно проверял, действительно ли она потеряла сознание. Затем они крайне небрежно схватили ее — один раз руки, второй за ноги — и унесли.
— Там происходит что-то странное, — прервал Флинн повисшее молчание.
— Да быть такого не может.
— Я серьезно, Ронан, — повернулся он ко мне, сжав кулаки. — После стольких месяцев она вдруг запричитала? Сомнительное совпадение.
И насущный вопрос. После разговора с Имоджен мы с Киллианом позвонили Коменданту и убедились в правдивости ее слов. Он заверил, что она ни разу не пела с самого прибытия в тюрьму. Доктор получала отчет о каждой активации ошейника, и Имоджен говорила не больше одного-двух слов. Более того, перед встречей с нами в кабинете Коменданта она месяцами не произносила ни звука.
— Дженни не могла спеть намеренно, — добавил Флинн. — Никто не будет настолько глуп, чтобы причинять себе такую боль. И уж, конечно, не Дженни.
— Ты прав.
— Прошу прощения? — уставился он на меня, приоткрыв рот.
— Я сказал, что ты прав.
— Я тебя слышал. Просто не поверил своим ушам.
