Каждый раз, когда яростная эта погоня врывалась с улицы в наш обособленный мир, мы ощущали, как сотрясается до основания и без того чрезвычайно шаткая идиллия нашего детства, и опрометью мчались в переулок, захваченные азартом события, не выражая при этом четких симпатий ни к убегающему, ни к догоняющим. Это был привычный, хотя и не теряющий гибельного привкуса, спектакль уличной жизни, с которым мы познакомились гораздо раньше, чем со всеми прочими зрелищами. Включая и любимый футбол. Мы долго не знали его истинного, классического вида, он существовал для нас лишь в собственном нашем дворовом исполнении, которому мы, конечно, старались изо всех сил придать неведомые нам благородные черты. Например, однажды, когда несовершенство футбольных ворот, обозначенных почти что в манере условного театра (сегодняшнее, разумеется, соображение) двумя кирпичами, стало чревато ссорами, мы решили установить на своем полуасфальтовом, полуземляном поле подобие настоящих штанг. На эту конструктивную мысль нас натолкнул проходивший в то время текущий ремонт уличных фасадов. В ходе этого долгого мероприятия с ожесточением соскабливались с лица домов якобы пришедшие в ветхость некогда просторные и живописные балконы. Чугунные витиеватые стояки, на которые крепились решетки, и показались нам подходящими штангами. Мы врыли их в каменистую дворовую почву с энтузиазмом первостроителей какого-нибудь легендарного города. Поразительно, как возросла в своем осмысленном значении наша игра, как только цель наших стремлений – неприятельские ворота – обрела некую эскизную определенность. Уже верхняя перекладина рисовалась нашему воображению и пресловутая девятка, мечта всякого нападающего, то есть прямой заветный угол, образуемый ею и штангой, и казалось даже подчас, что в момент несомненного гола напрягается и затем, опадая, трепещет похожая на рыбацкую снасть сетка ворот. Кстати, и мяч, влетевший в сетку, бьется в ней, будто рыба. А как упоительно, совсем по-футбольному, хотя и колокольно отчасти, гудели наши штанги, когда попадал в них издали с ходу посланный мяч. Этот звон и поныне мистически отдается у меня в ушах!
Счастью вообще не суждено длиться, а наше дворовое было особенно недолговечно. К вечеру того же дня штанги были с корнем вырваны пашей дворовой общественностью, охваченной в этот момент не только гордостью по поводу восстановления законного порядка, но еще и мстительным злорадством. Общественность ненавидела наши игры. И то сказать, у нее были на то свои вполне понятные резоны. Футбол был сущим бедствием для жильцов первого и даже второго этажей. Почти каждый наш серьезный матч завершался скандальным звоном разбитого стекла, истерическим воплем хозяйки, перекрытым иногда сильными и образными выражениями хозяина, а также пронзительным криком «Атас!» – после которого полагалось, не раздумывая ни секунды, рвать когти куда глаза глядят – на улицу, где звенят трамваи и грохочут грузовики, в переулок, располагающий к побегу своей стремительной крутизной, или же в какое-нибудь полутемное парадное, тайны которого были досконально известны лишь нам одним.
