Оно случилось в Останкине, куда мы ездили поиграть от души на вольной воле, спасаясь от соседских нешуточных угроз и от настойчивых попыток участкового конфисковать наше бесценное имущество – из литой резины сделанный мяч. Главной достопримечательностью тех мест, где ныне упирается в облака на весь мир известная телевизионная башня, считались тогда бесконечные, пыльные, желтенькими и голубенькими сорняками заросшие огороды, подступавшие с трех сторон к тому самому грязному, отвратительной лягушачьей ряской затянутому пруду, каким был в те годы нынешний декоративный, бетоном и дерном обложенный водоем. А с четвертой стороны к пруду подступал парк культуры и отдыха, не аллеями своими нас манящий, не тиром с жестяными помятыми хищниками и перелетными птицами и даже не роскошным дворцом графа Шереметьева, где так упоительно было скользить по отражающему солнце паркету в нескладных музейных шлепанцах со слоновьей ноги, но тем, что буквально сразу же за аллеями и дворцом он утрачивал свой возделанный парковый вид и становился просто лесом, может, и не слишком дремучим, зато с чудесными тихими лужайками, словно для того и созданными, чтобы валяться на траве, курить сигареты «Кино» по пятьдесят пять копеек пачка, не рискуя быть застуканным на месте и подвергнутым слезливому нравоучению, и, самое главное, играть в футбол. Бесконечно, безбоязненно, не сдерживая силу удара рабским опасением разбить стекло, попасть в старух, сплетничающих на лавочке, просто залепить мяч на улицу, где он в ту же секунду лопнет под колесом «Победы», ЗИМа или презрительно рыгочущего «линкольна» с гончей собакой на капоте.
Однажды в лесу, где мы чувствовали себя отчасти хозяевами, мы наткнулись на необычную компанию. Необычную хотя бы тем, что хорошо одетую. Конечно, нам, донашивающим бог знает что, доставшееся с чужого плеча, перелицованное, перешитое, переделанное, любой обладатель приличных штанов не на вырост мог показаться пижоном, «фраером», как пренебрежительно мы тогда выражались. В этом случае, однако, не из привычных оценок мы исходили. По любому высшему счету эти очень чистые, аккуратные ребята были нарядны, к тому же сразу стало ясно, что нарядность эта не нарочита, не празднична, она естественное свойство будней, выделяясь на нашем фоне, словно заморские птицы среди уличных воробьев. Не о дворах, разумеется, и не о пионерских лагерях с их неусыпной дисциплиной на военный лад заставлял думать облик этих ребят, вся их покоряющая свобода свидетельствовала о каком-то ином мире, может быть, дачном, а на дачи никто из нас не ездил, может быть, курортном, о котором нам вообще ничего не было известно, кроме недостоверных сладостных слухов. Одержимые плебейской гордостью, мы намеревались с независимым видом прошагать мимо разодетых пришельцев. И прошагали как ни в чем не бывало, деловым своим хладнокровием давая понять, что, не в пример разным пижонам, имеем право чувствовать себя в этом лесу как у себя дома. Однако расположились мы почему-то, не сговариваясь ничуть, в ближайшем соседстве от непрошеных гостей, хотя ни один из нас даже самому себе не захотел бы признаться, каким властным магнитом притягивает его взор чужое, вовсе не боготворимое богатство – настоящий футбольный мяч. Нам никогда бы и в голову не пришло стыдиться своей одежды, но мячика своего мы теперь стыдились, он нас как будто бы унижал – простодушное изделие из голой галошной резины. И еще больше унижала нас наша заветная мечта, уж наверняка неведомая незнакомцам: дешевая, волейбольная, в дерматиновой наждачной покрышке. Каждый удар соседей отзывался между сосен благородным гулким звоном, так и должен звенеть мяч, только для футбола предназначенный и всякую иную забаву как бы даже презирающий всем своим существом: тугою весомостью, идеальной сферичностью, прыгучей неустанной мощью, скрытой под румяной дорогой кожей.
