Но было и еще обстоятельство, способное в одно мгновение подавить наш благородный азарт во много раз более мощным зарядом еще более властного азарта. Как бы ни упивались мы собственными ударами и пасами, сколько бы ни спорили, божась, тараща глаза и по-взрослому ругаясь, об очевидности того или иного гола, стоило только из раскрытого окна долететь первым звукам знакомой мелодии, как мы застывали на месте прямо-таки в сказочном окаменении. И уже через секунду, подгоняемые, подхлестываемые на ходу ритмом этого бравурного и в то же время душевнейшего марша, разбегались с опустелого двора по домам слушать по радио репортаж со стадиона «Динамо». Внимать ему, с трудом переводя дыхание и проглатывая слюну, цепенеть от восторга и ужаса, совершенно отчетливо видеть упоительные картины, лишь отчасти родственные тем, которые представали перед единственным оком популярного в те годы спортивного комментатора. Второй глаз он потерял на фронте. Из потусторонних глубин картонной тарелки репродуктора, висевшей где-нибудь возле дверной притолоки или же на никелированной спинке кровати укрепленной, являлся в наши квартиры его голос, удивительно этим квартирам созвучный, всему этому нехитрому быту, коммунальным кухням, резным буфетам, бамбуковым этажеркам, особой задушевностью московских вечерних чаепитий проникнутый, скороговорку трамвайных перепалок в себя впитавший, лукавство заводских шуток и дворовых подначек. Я готов думать иногда, что не только чемпионаты той поры прокомментировал он, но и все мое детство и детство многих моих сверстников.
Время от времени теперь шальной случай заносит меня в общество спортсменов, чаще всего уже миновавших ник своей славы, однако и доныне озаренных ее затухающими лучами, иногда никакой славы не знавших, но любительство свое превративших в род профессии, в притягательный со стороны шикарный стиль жизни. И те и другие без конца готовы говорить о голах, очках и секундах, а еще больше о качестве спортивного снаряжения, иностранного большей частью, о ракетках «Данлоп», о шлемах марки «Иоффа», о кроссовках и теннисных туфлях хитроумного немецкого сапожника Ади Дасслера, а также о дриблинге, о «буллитах», о «смеше» – разговор, хотя бы мимоходом, невзначай выскользнувший за пределы этого четко очерченного круга, самых бойких из них на язык приводит сначала в состояние туповатого недоумения, а затем повергает в полнейшую апатию. Заметно, что остальная жизнь, даже те ее области, которые служат непосредственным местом приложения их сил – нередко весьма успешного приложения, – их просто-напросто не интересуют. Они не берут ее в голову – вот, пожалуй, когда хамоватое современное выражение выражает суть явления почти адекватно.
