***
Громов хотел разделаться со всем быстро. Вернулся в Питер и, как только сошел с трапа, с низкого старта помчался к Талашиной. Эта бестолочь должна была подписать бумаги на продажу клиники и не задавать лишних вопросов, но они были, более того, Светка взбеленилась от такой новости.
— Я ни за что не подпишу. Если бы я хотела решить этот вопрос так, я и сама бы продала клинику. Почему ты не попросил денег у Азарина? Он их уже просто коллекционирует, все эти разноцветные купюры для него лишь бумага!
Света тряхнула головой, замирая посреди кухни. В ней бурлила злость, тонны злости. Как он мог поставить на кон клинику? Она столько сил вложила в этот бизнес, а теперь он хочет все это продать. Вот так просто?
— Закрой свой рот, — Степан двинулся в сторону Талашиной, — ты всегда любила считать чужие деньги. Сядь, — подтолкнул к барному стулу, — вот, — вытащил из внутреннего кармана куртки листок, — подписывай.
— Я не буду…
— Ты будешь, иначе сядешь.
— Что? Это угроза? Не забывай, во всех этих махинациях есть и твоя фамилия…
Громов с силой надавил на женское плечо, и Светка взвизгнула, сморщилась от боли.
— Токман меня отмажет, подписывай.
— Ты… ты… — Света поставила свою размашистую роспись, гневно глядя на бывшего.
— Завтра съедешь из квартиры.
— Что?
— Что слышала. Все, что у тебя есть, было куплено на мои деньги.
— Степа, — женские губы скруглились, высвобождая протяжный звук «о». — Я же… куда я пойду? — голос мгновенно стал мягче, а движения плавнее, сейчас Света напоминала кошку, податливую и пушистую.
— Ты сама в этом виновата.
— В чем? В том, что выбрала тебя? Ты моральный урод, Громов, урод.
— О том, кто ты, мы промолчим, — уголки мужских губ заострились, изображая на губах полуулыбку.
— И что, теперь будешь всю жизнь рядом с калекой? — она кинула это ему в спину, злобно, не думая о последствиях.
Степан уже почти ушел, но ее слова — они заставили обернуться, полоснуть взглядом по смазливому и перекачанному гиалуронкой лицу. Мужские плечи напряглись, а дыхание сбилось.
Света же продолжала кричать, нести всю эту чушь в ущерб себе и плеваться от ярости. Громов смотрел на Талашинское представление секунды, его не хватило на большее. Ноги сами понесли ближе, к ней. Пальцы сжали хвост из темных волос в кулак, и венка на Светкином лубу вздулась.
— Пусти, пусти меня! — она ударила его в грудь, взвизгивая.
Степа разжал пальцы, отталкивая ее от себя. Огляделся и, резко развернувшись, пошел в спальню. Он с силой открыл шкаф, дверь которого слетела с петель, и вытащил Светкин чемодан.
