Конечно, на протяжении того времени, что она здесь находится, врачи постоянно с ней занимаются, возвращают чувствительность. И пока, она достигла своего предела в виде сгибания ног в коленях.
— Ты сможешь.
— Я смогу, — девушка втягивает в себя чуть больше воздуха и обвивает крепкую шею Степана руками.
Он оперативно пересаживает ее в кресло. Ульяна кривится, потому что за все те месяцы, что она здесь, ее мозг отказывается воспринимать эту штуку нормально. Когда она в коляске, все ее чувства обострены до предела, а отвращение к себе достигает своего эмоционального пика. Слезы, они наворачивается на глаза, и, она перестает видеть коридор, он длинный, простилается прямо перед ней, но она различает лишь какие-то силуэты, блики ламп. Ей хочется зажать уши, слишком шумно, вокруг так много людей, и на нее все смотрят. Ей кажется, что они смотрят.
На плечо ложится тяжелая ладонь, и Ульяна крепко стискивает ее своими дрожащими пальцами.
Когда они оказываются в зале, то девичий взгляд сразу находит перекладину. Она крепче сжимает ручки кресла, упирается в них ладонями, чувствуя, как сильно напрягаются ее мышцы.
А дальше, дальше она ощущает боль и тяжесть. Она стоит на своих ногах, держится за эти чертовы перекладины, а по ее лбу то и дело скатываются капли пота. Она вымокла насквозь, одежда стала влажной, руки занемели, ощущение, словно она никогда больше не сможет разогнуть пальцы.
Нейрохирург стоит за ее спиной, как и Громов, в зале много зеркал. Все это помещение усыпано только ими. Все стены.
— Ты можешь выставить ногу вперед, — врач говорит на английском.
— Я не могу.
— Можешь. Делай.
Никольская улыбается от отчаяния. Так легко сказать «делай», сказать и стоять позади, смотреть. Смотреть на то, как она здесь мучается. В этот момент она начинает злиться, и на Громова тоже, ведь он как статуя, стоит там, даже не шевелится, не говорит, просто смотрит на ее мучения.
Выругавшись, Ульяна закрывает глаза и вытягивает ногу вперед, по крайней мере дает своему мозгу такую команду. Она уверена, что ничего не произошло, а когда смотрит на носок своей ножки, по ее щекам начинают катиться слезы.
— Ты видишь? — спрашивает у Степы, заглядывая в его глаза через отражение в зеркале. — Видишь?
Улька растерянно раскрывает рот, часто моргает. У нее шок.
— Теперь другую ногу, — команды врача звучат жестко, иногда ей кажется, что он пришел сюда, чтобы над ней поиздеваться, — у тебя сильные руки, ты выдерживаешь свой вес отлично. И хорошо стоишь, крепко. Шагай, — поясняет ей, огибая параллельные друг другу перекладины.
