Местность была изрезана мрачными каньонами Сьерра-Невады, ревущими порогами и скалистыми хребтами. Большинство звериных троп, сбегающих со склонов, были завалены гигантскими валунами и буреломом, поросшими мхами и диким плющом. Карабкание по таким каменистым осыпям сулило одни увечья, а о проезде экипажа не могло быть и речи. Им постоянно приходилось остерегаться индейцев, но теперь майор всё больше думал о тех дикарях, которые таскают одежду и сапоги, купленные в лавке. Опыт и интуиция солдата подсказывали ему тревогу.
Тем временем, как назло, начинал надвигаться час длинных теней − беспокойное вечернее время. Над головами ведьмами бесшумно кружились летучие мыши.
− Дон, я убью его! − жесткое лицо Мигеля говорило само за себя.
Майор отечески улыбнулся:
− Не обижайся, но он слишком умен для тебя. Не стоит унывать, как говорят у нас в Андалузии: «Если дела плохи, не торопись браться за оружие: они могут стать еще хуже».
В следующий момент глаза андалузца превратились в черный лед. На изборожденном глубокими складками загорелом лице проступило что-то ястребиное.
Мигель знал каждый оттенок голоса, каждый жест своего господина и понял, что самолюбие майора задето, и крепко.
− У нас государственной важности дело, Мигель, и мне не до личных вендетт! Черт! Только этой головной боли еще не хватало…
Слуга растерянно покачал головой:
− Это не вы, дон… Не вы… Диего де Уэльва, и отказывается от боя? Да я не узнаю вас, сеньор!
− Так узнай! − майор щелкнул его снятой перчаткой по губам.
Юноша не вспылил, не огрызнулся; опустил глаза, сжал крепче ружье; под кожей сыграли желваки. Он понял, что его плебейский башмак перешагнул дозволенную черту.
С остановившегося рядом империала раздался клокочущий, сиплый смех, прервавшийся смачным плевком. Гора невообразимых лохмотьев, надетых друг на друга, словно капустные листы, и увенчанная драным войлочным лопухом, туманным намеком на шляпу, шумно зашевелилась и гаркнула:
− Три тысячи чертей! Да ему даже ром не в горло, ваша светлость, дай только с кем-нибудь бучу заварить −такова уж, видно, его волчья натура! Я хоть, может быть, и ворюга, мародер, как вы изволили окрестить меня, но, чтоб мне сдохнуть, не жмот! − на толстой физиономии Початка, обиженно молчавшего последние две недели как солдатский рундук, расплылась улыбка. Губы растянулись так, что мешали уши.
− Но если у тебя, щенок, так уж чешется нос, а это так − папаша Муньос не слепой! − то почему бы тебе и впрямь не причесать пулями башку того поганца? Сеньор де Уэльва, так и быть, уступите ему! − пальцы толстяка похрустели щетиной.
