Поднимаясь на мостик, он подавился кашлем, представив, во что превратят эти ручки каюту военного корабля: атласные занавески, кисейные оборки на столике и прочая легкомысленная мишура − срам, да и только!
Прошла неделя-другая, и досада волна за волной уступила место невольному уважению.
«Бог знает что! Эта мисс Стоун − стойкий оловянный солдатик. Ни стонов, ни писка, ни просьб… Хм, да я просто горжусь ею! Такой пассажир не в обузу. Ради Христа, пусть щебечет с прислугой, лишь бы под ногами не путалась у матросов и не пыталась использовать свои женские чары, чтобы вскружить кому-нибудь голову. А эта может!..»
В кильватере отжурчала еще неделя: корпения над картой, борьба с парусами, словом, обычные морские будни, но вот закавыка − он потерял покой. Американки по-преж-нему было не видно, не слышно, но ее волнующее присутствие ощущалось!
И вот однажды после дождливой вахты, когда Палыч стягивал с него сапоги, Андрея Сергеевича вдруг осенило, что он, если память не врет, впервые встретил даму, которая не замечала его.
«Иногда женщина уклоняется от «швартовки» с мужчиной не оттого, сударь, что он не по нраву ей, а потому как страшится не приглянуться ему, − вразумлял в одном из откровений Захаров. − Случается и наоборот: до свадьбы, пардон, баба хочет, чтобы мужик не сводил с нее глаз, а после уж только уши развешивал. А вообще замечу, Андрей Сергеевич, коли разговор зашел: их и нашу породу раскусить нетрудно: мы жаждем стать первыми в жизни женщины, ну-с, а они, как водится, последними в жизни мужчины…» Дмитрий Данилович грозно сопел над блюдцем с чаем, коий он, так сказать, «для толку» заправлял коньяком, а потом вежливо обидел вопросом:
− Не клеится, Андрей Сергеевич?
Преображенский сделал вид, что не понял интереса Захарова, а ночью страдал, валяясь без дела на койке. «Проклятье, ужели влюблен?»
Днем позже, в час, когда в зеркало океана смотрелись звезды, они столкнулись на полуюте у офицерских кают.
− Добрый вечер, сэр, − сказала она мелодичным голосом. − Волшебные звезды, не так ли?
Он буркнул что-то невнятное, с опозданием напустив на себя официальный вид, спрятав под маской равнодушия обуревавший трепет. Джессика подавила улыбку: настороженное выражение глаз капитана и игра в холодную вежливость забавляли. Под шиловским топором рвал горло петух, ему вторили боцманы и крики матросов, а Андрей продолжал стоять, чувствуя, как нелеп, как глупо смотрит на ее свежий рот с такой благородной линией губ, и казнил свою нерадивость. «Проклятье! − он до сих пор не набрался духу поглядеть на нее как след. − Да что со мной! Сдох, что ли?!»
