Как я жду теперь пьесу, и как благодарна тебе за все сведения о твоих делах.
Вчера я получила весточку от В. после перерыва больше чем в полгода. Сегодня ей ответила. Я была очень довольна, потому что ее молчание и отсутствие когда-либо привета в твоих письмах я объясняла себе тем, что что-то ей мешает мне писать, именно мне как твоей матери, и мне это было тяжело и беспокойно, но я просто замолчала.
Дорогой мой, неужели же будет реально тот счастливый день, когда я не в мечтах, а на деле обниму тебя? Скажи своему шефу, что он зверь, тигра лютая. Просто я от него этого не ожидала.
Ты пишешь, что важно сейчас заглушить в себе тоску и скуку. Этими словами ты даешь мне понять, что знаешь о моей усиленной работе с Григорием Михайловичем.
(Речь идет о том, что мать помогала литературно оформить научную диссертацию, лечившему всю нашу семью и эвакуированному тогда в Молотов, доктору Г. М. Вильвелевичу.)
Правильно. Я считаю еще, что важно сохранить в себе человека, не снижая его внутренней ценности мелочами жизни. Скуки у меня не бывает, потому что мне буквально с работой и возней по дому не хватает дня. А вот тоскую я по тебе сильно, и вообще много всяких сложных мыслей и переоценок ценностей, и иначе на все и всех смотришь, и отличаешь существенное от несущественного.
Получила большую радость, узнав, что Яков Николаевич [35] в Москве и видел тебя, и вы собираетесь в дальнейшем в совместную очередную поездку. Он и мне вселяет уверенность и бодрость в сознании его к тебе близости в условиях фронтовых дней и опасностей. Я не забыла, как он спал без подушки, когда ты потерял свою.
26 октября 1942 года.
Мама милая,
получил твои телеграммы и письма. Все еще сижу в Москве. За это время было у меня два срочных задания, на десять дней оторвавших меня от пьесы. Сейчас взялся за нее снова и думаю дня через 3-4 кончить, после чего думаю вылететь на фронт, ненадолго, очевидно, в Мурманск. После этого дней пятнадцать пробуду в Москве, потом опять поеду.
Много работаю, причем в последнее время что-то уже не с той интенсивностью, как раньше, очевидно, все-таки устал. То, на что уходил раньше день, сейчас делаю в три. Ну, ничего, полагаю, что это пройдет. Не помню, писал ли тебе, дней через двадцать, т.е. к моему возвращению с фронта выйдет большая книжка моих стихов, страниц в 300. Там будет собрано все, показавшееся мне лучшим, начиная с 1938 года, с книжки «Настоящие люди».
Все твои друзья и знакомые более или менее живы. Вчера видел Яшу Халипа, который передает тебе привет. Да, не помню, писал ли тебе, что летом погиб Миша Бернштейн [36], — помнишь, тот самый, с которым мы были у тебя перед отъездом моим на Север. Еще убиты двое институтских товарищей, но ты их не знаешь.
