У меня почему-то в памяти встает «Застольная» — Выпьем за здравие Мэри, — когда я читаю о голубых и стальных глазах в этом стихотворении — Не тревожьтесь, ниже или выше, — это очень хорошо.
Я и папа остались довольны твоими крупными вкладами в Госзайм.
Пою сейчас папу молоком — по два стакана в день, убедила. Он говорит, что лучше стал себя от него чувствовать. Если ему удастся прикрепиться к столовой для командного состава города Молотова, я буду за него спокойна.
Конец весны 1942 года.
Мамка родная!
Прости меня, свинью, единственным извинением мне служит то, что за это время дважды собирался тебя вызывать, и дважды это отменялось, потом дважды собирался лететь к вам с отцом и снова дважды срывалось. Последнее время со дня на день жду решения относительно своей будущей работы.
Возможно, что мне предстоит очень далекая и долгая поездка. В этом случае я постараюсь до нее хоть на один день во что бы то ни стало прилететь к вам, милые мои старики.
Если же поездка не состоится, то прилететь мне вряд ли удастся, но тогда я на недельку вытащу в течение июля сюда вас с отцом — если его пустят с работы, а я думаю, пустят. Словом, так или иначе мы в ближайшее время увидимся. Просто не могу написать ничего большего, все решается и висит в воздухе, — я говорю в смысле моей будущей работы. Посылаю с этим письмом только что вышедшую книжку стихов — все, что пока написал за войну.
Не знаю только, влезет ли она в письмо или придется с оказией. Приготовил вам два кило кофе и еще кое-что, но все оказии нет, но надеюсь, что скоро будет.
В театре дня через три-четыре — премьера.
Слава богу, давно пора. Может быть, мои планы выяснятся буквально сегодня-завтра — тогда пошлю вдогонку еще письмо.
Попытаюсь звонить, хотя не знаю, что выйдет, делал уже три попытки впустую.
Напиши мне об Алешке, что-то о нем вдруг сердце щемит и не знаю даже, кого иногда сильней хочу видеть — Вас или его.
Крепко обнимаю отца. Я его очень люблю и передай ему, что рад, если оправдываю его надежды.
Ваш Кирилл.
Конец весны 1942 года
(От матери)
Все понятно, родной, не ругаю и, пожалуй, не обижаюсь больше после твоего письма от 25 марта. У меня теперь такое чувство, что я поговорила с тобой, вернее — мы поговорили, как это всегда бывало раз-два в год в серьезные минуты жизни.
Представляю твое состояние после написания пьесы, потому что хорошо и живо ее помню и понимаю. Будь же здоров и благополучен, глотай жизнь вовсю, ты это на редкость хорошо умеешь, потому что по-хорошему жаден, и в этом есть и моя доля.
