Оказалось, мертвецы способны испытывать скуку, раздражение и желание толкнуть печальную пожилую женщину в открытый люк. Но зачем? Чтобы превратить её в жертву, избавить от неминуемой череды разочарований, убедиться в отсутствии крови под тонкой кожей? Кампари осторожно обошёл госпожу Авилу, прыгнул в темноту и побежал, не обращая внимания на тупую боль в коленях и позвоночнике.
— Постойте! — крикнула настоятельница. — Ведь я не успела сказать! Ведь вы ещё не знаете, что…
Конец фразы потонул в эхе топота. Кампари боялся одного: вдруг ржавые воды сотрут ему память до того, как железная дверь откроется нараспашку, до того, как этот мир, не стоивший ни одного из рисунков Пау, канет в небытие, где ему и место.
В кромешной темноте он спустился по винтовой лестнице, достиг тесной площадки, наугад нырнул в один из тоннелей, несколько раз упал, подвернув ногу на ступенях. Голос его, нараспев перечисляющий имена погибших, отражался от стен, наполняя подземелье гулом.
Запахи изменились, Кампари с разбегу рухнул в поток, нахлебался ржавой воды и пошёл вверх по течению, вниз относительно уровня земли, пока ботинки не стали проваливаться в мягкий грунт, цепляясь носами за склизкие заросшие шпалы.
Миновав источник, ступая по змеящимся рельсам, Кампари раскинул руки, подражая последней прогулке художника, и уронил револьвер, сдаваясь, признавая, что не отправит пузырь Агломерации в небытие. Если кто-то уничтожит дом на конечной 61-й, спрятанные в библиотеке рисунки Пау, дневники Фестуса, белые слова на стенах фабрики у карьера — это будет не он, не Кампари.
Заслон отворился, едва он приблизился. Не гадая, в чём причина — в крови на руках или в том, что по факту он умер на крыше — Кампари скользнул в открывшийся проход и с оглушительным лязгом захлопнул за собой дверь. Впереди была темнота. Шатаясь, он пошёл ей навстречу. Рельсы не кончались, но коридор обрывался в двадцати шагах, в десяти…
Кирпичная кладка за спиной, узкий проулок, особняк среди клёнов и кустов боярышника. Будто вышел обратно, под стены монастыря. Что ж, значит, так выглядит его личная преисподняя.
Но нет, это было совершенно иное место, и Кампари узнал его, хотя пытался заслониться от этого узнавания, не желал вспоминать, кто он и где он, потому что это было слишком нелепо, слишком просто — это было слишком.
Отделившись от забора особняка, кто-то пересёк лужу оранжевого света под фонарём, приблизился, беспокойно запустив пальцы в шапку тёмных волос, уставился на Кампари воспалёнными, синими глазами. Обычно капризные, насмешливые губы сейчас были сжаты и изжёваны до крови. Без интонации и без понимания происходящего, Кампари произнёс:
