Как и предвидел начальник штаба, гитлеровцы трижды контратаковали, но, получив отпор, приостановили наступление. На какое-то время сделалось тихо. Но ровно в 21 час с новой силой закипел бой. Гитлеровцы обрушили огонь на отвоеванную у них позицию. Но артиллеристы полковника Иванкова сработали мастерски. Бросившаяся в атаку гитлеровская пехота была накрыта огнем нашей артиллерии. Атака врага была погашена нашим опытнейшим артиллеристом в зародыше. Враг еще неоднократно атаковал позицию, но безрезультатно. На этом и закончился этот упорный и кровопролитный бой.
Ночью в блиндаже комбрига Щербаков рассказывал о прошедшем бое, об отличившихся людях его взвода. При докладе он ни словом не обмолвился о комиссаре Глушкове, а на вопрос комбрига сказал, что в бою не видел его. Лицо Сухиашвили побагровело. В последнее время комбриг заметно изменил отношение к Глушкову. За несколько дней до этого случая Глушков был мною серьезно предупрежден за бестактность. Был случай, он беспричинно накричал на бойца. Верно, в тот же день Глушков извинился перед этим бойцом.
В последние дни Сухиашвили настойчиво советовал мне обсудить поступок Глушкова в партийном порядке. У командира бригады, понятно, имелись основания быть недовольным Глушковым. Однако со строгими мерами, мне казалось, он спешил. В беседе со мной Глушков дал обещание взять себя в руки, а допущенную им вину искупить делом.
И вот сейчас, отпустив Щербакова, Сухиашвили, с большим усилием сдерживая гнев, заговорил со мной в повышенном тоне:
— Я тебе говорил, комиссар, что Глушков стал плохо воевать. Не обеспечивает свой участок. Просил тебя по-хорошему накажи, строго накажи. Нет, не послушал. А теперь, сам видишь, снимать надо. И снимать с треском! Другие меры принимать поздно!..
Не желая давать простор гневу, комбриг, заложив руки за спину, молча заходил по блиндажу. В углу землянки остановился. Немного постоял молча и затем резко повернулся ко мне:
— Требую немедленно отстранить от должности Глушкова.
Отсиделся в блиндаже, трус! Во время такого напряженного боя! И не только отстранить. Этого мало! Судить! Гнать из партии!
— Непонятно, Константин Давыдович, — прерывая его, заговорил я, — за что судить? За что гнать из партии? И вообще, какие у нас есть основания обвинять человека в трусости?
— То есть, как это «какие»?! Странный вопрос. Вместе слушали Щербакова, и тебе еще не ясно?! Я перестаю тебя понимать, Андрей Сергеевич! Ты что, задался целью любыми путями спасти Глушкова? И кого? Пьяницу. Труса.
