Ничего она не заболела, а просто перебрала накануне; я с ней созванивался. Деловито развернувшись на стуле, я взял небольшую кипу листков, усыпанных цифрами, и шлепнул ее прямо перед длинным носом госпожи Турунен.
— Я уже все сделал.
Не будем упоминать о том, что это коллега Силланпяя принес, чтобы я перепроверил (я не перепроверил).
Стерву, тем не менее, умастило мое профессиональное рвение.
— На сегодня свободны, Туоминен. Можете остаться тут и писать свою… автобиографию.
Она усмехнулась и, захватив с собой еженедельный подсчет, удалилась с громким цоканьем. И как я не услышал ее шпилек, когда она подходила, чтобы застать меня врасплох?
С самоукоризной покачав головой — старею, наверное, — я вернулся к тексту… и посмотрел на слова с изящными засечками, напечатанные моими собственными руками так, словно их набил коллега Лехтинен и ушел на перерыв за кофе. Я начисто забыл мысль, которую уже два дня носил в голове, будто кувшин с водой, стараясь не расплескать.
Не наверное. Старею. Или Сущий издевается.
Ничего не оставалось, кроме как сохранить огрызок текста в скрытую папку где-то среди взрослых видео, оставленных предыдущим пользователем рабочего компьютера, и идти выпрыгивать из окна… то есть запрыгивать в лифт. Окна все равно были по регламенту плотно захлопнуты, чтобы ничто не мешало нам дышать кондиционером.
Жара снаружи стояла подлинно июльская, так что я снял пиджак, а заодно решил прогуляться по Эспланаде — там можно постоять под брызгами фонтана так, что никто и не заметит, кроме особенно глазастых. Таких в Хельсинки было подавляющее меньшинство, в этом я уже убедился после того, как многократно возвращался из чужих воспоминаний в виде не совсем приличном — даже когда получил чем-то провоцирующим онемение в ногах и передвигался вприсядку от одного фонарного столба до другого, ни один прохожий на меня не оглянулся. Я понимал это не как равнодушие, но как концепцию, что каждый в этом мире занимается своим делом, и было бы грубо отвлекать его от этого, да еще и указывать, что правильно, а что нет. Ну, если ты не госпожа Турунен, конечно же, а я — не ленивый балбес, который в офисе штаны протирает. Я уже перестал считать, какие по счету; вот вру — в местном магазине деловой одежды на меня давно смотрели как на идиота, так что я стал закупаться на оптовом сайте. Только портил я их не раскручиваясь на стуле, как малолетний дуралей, а путешествуя по августовским воспоминаниям. Офисный внешний вид уже стал для меня чем-то вроде имиджа, и я сохранял стиль даже по выходным — разумеется, календарным, ведь у хранителя августовских воспоминаний выходных нет и не будет. На самом деле я и только я сам решал, как часто мне заниматься своей настоящей работой, но каждое новое воспоминание, в которое я погружался, давало мне приятный бонус в виде лишнего месяца к своей жизни — так что, технически, я могу жить вечно. Правда, боюсь, меня так и не повысят — не госпожа Турунен, так ее наследники постараются. Коллега Густаффсон постоянно ехидно шутит, что этих наследников она хочет родить от одного молодого очкарика с хвостом за спиной, но это же коллега Густаффсон. Тем более, моя прическа как-никак должна соответствовать тому жанру музыки, которым я занимаюсь, когда никто не слышит.
