— Да она все больше как-то орала. Бешеная девка!
Я улыбнулась словам этим — ты, мил-друг Колдун, даже не ведаешь, насколько, — и поведала ему все, что у озера учуяла. Так даже лучше вышло — нет рядом эльфа, который на лже да недомолвках поймать мог бы.
Γорд выслушал молча, со вниманием. Призадумался, в стенку уставился мне за спиной уставился — думы неведомые думал.
— Не веришь?
— Нет, с чего бы? Только вот какое дело — мы ведь сегодня в лесу все чуть ли не ползком излазили. Заодно и следы чужой магии посмотрели. И ничего…
Задумчивый вид его сделался, да жесткие складки у губ залегли — ровно не нравятся ему мысли, что за словами теми пришли. А потом отмахнулся от невеселых дум, хохотнул:
— Вот, значит, за что Алу харчем в лицо прилетело!
— Лекарка — она такая. У Яринки не забалуешь!
И надо бы его от этого разговора в сторону увести, ведь не своей волей травница ту склоку затеяла, да только Горд Колдун уже далее вымолвил:
— У Аладариэля тоже, — и задумчиво так добавил, — Как бы ей ее норов боком не вышел.
А мне ровно лапой холодной, когтистой по хребту кто протянул, дурным предчувствием сердце сжала:
— Он… что?
А после догадка в голову мою дурную, бесполезную шибанула — а приходил ли эльф вообще из лесу ноне? Я-то шаги не считала, и запахи не вычуивала, но… а коли припомнить?
Я на ноги взлетела — только доски кровати под весом ахнули:
— Где он? — и задохнулась бешенством. Кровь в головушке кузнечным молотом загрохотала, красною пеленою взор заволокло. Лютым зверем ярость наружу рванула, требуя сей же час найти, разорвать, растерзать ворога, что бы боле ни падаль остроухая, не ино кто умышлять против лекарки не смел, ни словом, ни делом, ни помыслом.
Остудил меня взгляд Гордов. Спокойный, понимающий. Сочувственный, даже.
— Угомонись, грозная. Ничего он твоей подружке не сделает.
— Коли так — его счастье.
Я вдруг разом успокоилась — схлынула злоба, как и не было, оставив памятью по себе холодное спокойствие да неколебимую решимость.
И еще вообразилось, каковской личиной ныне перед Колдуном предстала — спина согбенная, пальцы-крючья птичьими когтями, глаз дурной да волосья лохмами.
Хороша!
А он смотрит, ровно ничего и не приключилось — на спину перекатился, и даже руки за голову заложил. От того на груди у Колдуна мышцы напряглись-перекатились, узор подкожный отчетливей вычертили…
Выпрямилась я, переступила через него, да и стекла с постели. За рубахой, на полу лежащей, потянулась.
Что-то ты больно осмелела, девка. Ишь, перья подняла! Давно ли взор при нем от земли оторвать боялась? Али думаешь, что коли ложе с им делила — так и не тронет он тебя боле?
