Отворачиваюсь и кусаю до крови губы. Я осознаю, что это не Марьян, но вижу его облик в очертаниях, и мне жутко страшно.
— Только по согласию, Дара… — повторяет король и добавляет еще тише: — Обещаю.
Моя жизнь до встречи с Эмилианом, словно была чужой, будто я смотрела на себя со стороны. Понимала, что дышу, что двигаюсь, но не живу. Живет кто-то другой, не я, на соседней улице, за окном, за тонкой занавесью тюля. Там, где солнце проливает золото на летние травы. Там, где ветер, чувствуя простор, вспенивает пыль и размывает дорожные линии. Там, где люди улыбаются, плачут от счастья, путешествуют, строят дома, воспитывают детей. Там, где меня нет и никогда не было, потому что моя жизнь оборвалась вместе с родителями, когда их не стало. Я не помню, как это случилось, очень маленькая была, не знаю, кто меня принес в интернат, но долго за спиной шушукались, что мама и папа угорели в пожаре из-за очередной пьянки. Я чудом выжила, только на руке остался шрам от ожога, как роза, что не успела распуститься, а после восемнадцати мой муж разукрасил меня новыми шрамами. И, кажется, эти шрамы вовсе не на теле…
На ладонях с легким пощипыванием затягиваются проколы от ногтей. Воспоминания, страхи, распирание — все это смешивается и бросает меня лопатками на стену. Я смотрю на руки и не верю глазам — новые неглубокие раны зажили, и кровь превратилась в невесомую темно-бурую пыльцу. В теле пожар, в груди жмет, а присутствие Эмилиана сжимает меня в пружину. Тяжело дышать. Слышу его запах — лесной, хвойный, с нотой терпкой древесной смолы и белой глины, и мысль все время возвращается к тому, что я сплю.
Возможно, от сильного удара мужа, отключилась, валяюсь на холодном кафеле и вижу вот такой странный и реалистичный сон. Проецирую свою мечту видеть Марьяна другим: любящим и добрым.
— Дарайна, помощницы переоденут тебя, — говорит Эмилиан спокойно и отходит к двери, тихо постукивая каблуками высоких сапог. — Нам нужно поговорить.
— Почему я слышу в голове голоса? — спрашиваю осторожно и снова протыкаю ногтями кожу, а она снова затягивается, не успевая даже пустить сквозь царапины кровь. — И почему раны заживают? Это ведь невозможно.
— Ты — лекарь, твой дар очень сильный, — Эмилиан слабо улыбается. — Твой организм сам себя лечит. — Мужчина стоит неподвижно в дверях вполоборота и держит широкую ладонь на золотой ручке. Он выше Марьяна, не сильно, но заметно, и глаза у него ярче, а волосы длинные, стянуты на затылке в хвост тонким ремешком.
