— Принести чего-нибудь? Чай, кофе, покрепче? — обеспокоенно интересуется моя верная стражница. Сначала её ко мне для этих целей приставляла мама, теперь — она спелась с моим мужем. Чуть что со мной не так — сразу докладывает ему, словно не я её босс.
Я немного злюсь, потому что попасть от гиперопёки матери под диктароторскую заботу мужа — то ещё удовольствие. Но я не жалуюсь. Нельзя. Начнешь жаловаться на тех, кто тебя искренне любит, любовь оставит тебя. Не верите — спросите у Афродиты.
Каллигенейя тоже любит меня, и поэтому я прощаю ей — моей надсмотрщице — звонки мужу, как прощала раньше доклады маме.
— Пока ничего не нужно, — мягко отзываюсь я. — Скоро подойдёт невеста. Проводи ко мне.
— Хорошо, — заверяет она.
Я вхожу в свой кабинет и падаю в кресло. Внутри всё колотится и клокочет. Руки тянутся или к телефону: позвонить, выспросить, что произошло? Или к тонкой полоске золота на безымянном пальце: стоит коснуться — и голос мужа зазвучит в голове. Никаких телефонов не надо. Но это глупо. Он обязательно расскажет всё сам. А отвлекать сейчас, когда он и так, наверное, взвинчен до предела, ещё и своими страхами с предчувствиями, — эгоистично и по-детски.
А ещё Гера и этот её потерянный вид, потрёпанное величие, сломанность… Не знаю почему, но каждый раз мне стыдно перед ней. Стыдно, ещё с того наказания после бунта на Олимпе…
Кора только вернулась из Подземного царства. Она уже успела переодеться в светло-зелёный хитон, вплести в волосы цветы, когда в комнату вошла мать.
Деметра шагнула к ней, без обычного «радуйся» — заключила в объятия. Только теперь дочь заметила, что глаза матери полны слёз. Сейчас она чувствовала себя более взрослой, усадила Деметру на дифр[4] у стены, протянула отвар из листьев мяты (замечательные успокаивающие настои выходили из бывшей любовницы мужа[5]).
Деметра сделала несколько больших глотков, передала дочери кубок и только тогда ответила на вопрос, о котором просто кричали глаза Коры:
— Это из-за Геры. Ты ведь слышала о заговоре?
….Ещё бы ей не слышать, если Аид из-за своих олимпийских родственников потерял покой и сон. Ходил злой и нервный, и на все её вопросы отвечал коротким, резким: «Не лезь!»
Они подолгу о чём-то шептались с Гермесом, закрываясь в мужской половине. А потом — исчезали на несколько дней. Кора была уверена: муж как всегда, незримой тенью, под шлемом-невидимкой, вмешивался в дела своих державных братьев, которых нередко надо было осаживать и вразумлять. Но больше всего, он, конечно, желал незыблемости установленного порядка, бросая: «У меня тут Тартар, а они со своими…» Аид редко договаривал, она научилась понимать по обрывкам фраз.
