Вот тогда-то Персефона и явилась пред ней.
Незадачливая нимфа всё ещё костерила Владычицу, выпутывая из своих ужасных волос щепки и водоросли.
— Ну, здравствуй, соперница! — почти нежно пропела Персефона, приближаясь к ней.
Та вскинула на неё глаза — болотные, мутные, в куцых ресницах — и хмыкнула:
— О, прибыла царица. Только ты опоздала. Он — мой.
— Да ну, — ласково продолжала Персефона, сейчас, несмотря на свой невысокий рост, она буквально нависла над сидящей на берегу Коцита[2] нимфой, — я тебе его не отдавала.
— Он тебе не вещь, чтобы ты могла его отдать или забрать, — ухмыльнулась нимфа. — И он мой. Ты поймёшь это, когда обнимешь его. Он пропах мной, Минтой, а не тобой, нарциссная богинька.
— Богинька, значит, — этому шипению могли бы позавидовать и стигийские чудовища. — И да, он не вещь, он мой муж, тварь.
По мере того, как Персефона говорила и надвигалась, голос её креп, а сама она — будто увеличивалась в размерах.
— Как ты посмела коснуться моего мужа, мерзавка?! — звонкая пощёчина обожгла пухлую щёку Минты. — Ты! Недостойная быть даже прахом у его ног!
И тут Минта испугалась, поползла прочь. Но делать это становилось всё сложнее — руки превращались в стебли, волосы — рассыпались мелкой листвой, ноги вросли в землю.
Из Минты получилась отличная трава, пряно и свежо пахнущая, с нежными цветами — светло-сиреневыми, оранжево-коралловыми, серебристо-зелёная.
«Мята», — словно жаловалась она, тихо колышась.
— Ещё как мята, — ехидно отозвалась Персефона и стала собирать букет.
Когда Аид, всклоченный и немного растерянный, в одетом наперекосяк хитоне, ворвался, наконец, в их общую спальню, Персефона ждала его, как и полагается добропорядочной жене: сидела у стены, плела венок и тихонько напевала.
Вскинув на мужа, — признаться, немного ошарашенного, — чистый, как умытая утренней росой зелень, — взгляд, она нежно улыбнулась, возложила на свои огненные волосы венок (почему цветы в нём не вяли?) и встала навстречу.
Взяла за руку, заглянула в глаза.
— Мне идёт, мой царь? — тихо спросила она, коснувшись тонкими пальцами венка.
— Тебе идёт всё, моя Весна, — сказал он, сгребая её в охапку. — Но куда лучше без всего.
И начал потихоньку избавлять её от одежды. Но Персефоне удалось вывернуться и чуть отстраниться от него:
— Тебе нравится запах этих цветов, мой царь? — сказала она, снова указывая на свой венок.
— Нет, Весна, — Аид уже начинал злиться, — он слишком навязчив. Из-за него я не слышу твоего нежного аромата.
