Обычное допущение, будто человек от природы эгоистичен, и будто ребенку тоже с рождения свойствен этот эгоизм, и что только воспитание может внедрить в его душу нравственный мотив, – основано на весьма поверхностном наблюдении и совершенно ложно. Поскольку из ничего ничего не бывает, а сколь угодно долгое развитие этого основного влечения все-таки никогда не сможет превратить его в его собственную противоположность, – как же могло бы воспитание внедрить когда-либо нравственность в душу ребенка, если бы эта нравственность не существовала в нем изначально, и прежде всякого воспитания? Итак, она и в самом деле существует во всех человеческих детях, как только они рождаются на свет; задача состоит лишь в том, чтобы утвердить в них самую изначальную и чистую форму, в какой она только обнаруживается.
А как завершенная философская спекуляция, так и мнения всех наблюдателей согласны в том, что эта самая изначальная и чистая форма ее есть влечение к уважению, и что только этому влечению открывается в познании нравственное, как единственно возможный предмет уважения, добро и справедливость, правдивость, сила самообладания. У ребенка это влечение обнаруживается поначалу как влечение быть в свою очередь уважаемым тем, что внушает ему величайшее уважение; и это влечение обращается, как правило, – и это уже может служить надежным доказательством тому, что не из эгоизма происходит в человеке любовь, – с гораздо большей силой и решительностью на отца, более серьезного, часто отсутствующего дома и не являющегося непосредственно в образе благотворителя, чем на мать, которая всегда рядом с ребенком и всегда готова благотворить ему. Ребенок желает, чтобы отец заметил его, он хочет добиться его одобрения; он бывает доволен сам собою лишь постольку, поскольку отец доволен им; такова естественная любовь ребенка к отцу – отнюдь не как к опекуну его чувственного благоденствия, но как к зеркалу, в котором отражается для него его собственная ценность или недостоинство; и на этой любви сам отец без труда может основать строгое послушание и любую самоотверженность: ребенок с радостью послушается его, чтобы только получить в награду его искреннее одобрение. В свою очередь, именно этой любви он хочет и от отца: он хочет, чтобы отец заметил его старание быть хорошим, и признал его, чтобы отец дал ему понять, что ему доставляет радость, когда он может одобрить его поведение, и причиняет сердечную боль, когда приходится его порицать, что он ничего не желает, кроме того, чтобы всегда быть довольным своим ребенком, и что все его требования к ребенку имеют целью единственно лишь то, чтобы сделать самого же ребенка все лучшим и все более достойным предметом его уважения. А когда ребенок видит это, любовь его, в свою очередь, непрестанно все оживает и крепнет, и придает ему новые силы для всех будущих его попыток стать лучше. Невнимание же, или постоянное несправедливое непризнание его стараний, убивает эту любовь, но особенно губительно для нее и рождает даже ненависть, если в обхождении с ребенком обнаруживают своекорыстие, и если, например, потерю, случившуюся из-за неосторожности ребенка, расценивают как главное его преступление. Тогда он замечает, что его рассматривают как простое орудие, и это возмущает в нем пусть смутное, но однако не вовсе отсутствующее в нем чувство, говорящее ему, что он должен иметь некоторую ценность сам по себе.
