Десятая речь
К ближайшему определению немецкого национального воспитания
Руководить питомцем в том, чтобы прояснять для себя вначале свои ощущения, а затем – свои созерцания, с которым рука об руку должно идти последовательное образование искусного навыка его тела, – это первая основная часть нового немецкого национального воспитания. Для образования способности созерцания мы имеем вполне пригодное руководство Песталоцци; все еще не написанное руководство для образования способности ощущения без труда сумеет дать нам тот же самый ученый и его сотрудники, которые в первую очередь призваны решить эту задачу. Недостает еще руководства для последовательного образования физической силы: мы указали в прошлый раз, что требуется для решения этой задачи, и нужно надеяться, что если наша нация обнаружит желание знать решение этой задачи, то это решение будет найдено. Вся эта часть воспитания составляет лишь средство и предварительное упражнение для второй существенной части его – для гражданского и религиозного воспитания. То, что необходимо сказать об этом теперь в общих чертах, было уже изложено в нашей второй и третьей речи, и в этом отношении нам добавить нечего. Дать определенное наставление в искусстве этого воспитания (всегда, само собою, советуясь и консультируясь с собственно воспитательным искусством Песталоцци), – это дело той же самой философии, которая и советует вообще осуществить немецкое национальное воспитание: а эта философия, если только, по совершенном исполнении первой части, возникнет потребность в подобном наставлении, не замедлит представить такое наставление. Как возможно будет, чтобы всякий питомец, даже родившийся в самом низком сословии (ведь для наших природных задатков поистине не имеет никакой важности сословие, в котором мы родились), усвоил, и даже с легкостью усвоил изложение этих предметов, которое, конечно, заключает в себе, если угодно так выражаться, наиглубочайшую метафизику и является плодом самой отвлеченной спекуляции, предметов, постижение которых представляется в нынешнее время невозможным даже ученым, и даже спекулятивным умам среди ученых, – не станем пока что утомлять себя преждевременными сомнениями и доказательствами на этот счет; если только мы захотим сделать первые шаги к тому, то опыт впоследствии покажет нам, как это возможно. Только потому, что наше время вообще приковано железными цепями к миру пустых понятий, и ни в единой точке не проникло в мир подлинной реальности и созерцания, мы не можем требовать от него, чтобы оно приступило к созерцанию именно с наивысшего и самого духовного созерцания. Философия должна потребовать от него, чтобы оно отказалось от прежнего своего мира и создало себе совершенно новый мир, и не удивительно, что это требование остается безрезультатным. Но питомцу нашего воспитания мир созерцания стал родным с самого же начала, и он никогда не видел иного мира; он должен не изменить свой мир, а только прибавить ему силы и действительности, а это произойдет в нем само собою. Это новое воспитание есть в то же время, как мы уже указывали выше, единственно возможное воспитание к философии, и единственное средство к тому, чтобы сделать эту последнюю общим достоянием.
