В высшем значении слова, понимаемом с точки воззрения духовного мира, это и есть народ: совокупность постоянно живущих в обществе друг с другом и непрерывно рождающих себя из себя самих, естественно и духовно, людей, которая вся подчиняется известному особенному закону развития божественного из нее. Именно общность этого особенного закона соединяет это множество людей в вечном, а потому также и во временном мире в некое естественное и проникнутое самим собою целое. Сам этот закон, по его содержанию, в целом, правда, можно постичь, как и мы постигли его на примере немцев как изначального народа; можно даже, рассматривая отдельные явления жизни подобного народа, понять его еще обстоятельнее в некоторых его дальнейших определениях; но никакой человек, который ведь сам всегда бывает подвержен неосознанному им самим влиянию этого закона, не сможет вполне проникнуть в него понятием, хотя в общем и можно вполне ясно понять, что подобный закон существует. Этот закон есть большее образуемости (ein Mehr der Bildlichkeit), которое в явлении непосредственно сплавлено с большим необразной изначальности (Mehr der unbildlichen Ursprünglichkeit), а потому (в явлении же) то и другое уже более неразделимо. Этот закон всецело определяет собою и приводит к полноте завершенности то, что называли прежде национальным характером народа; этот закон развития изначального и божественного. Из этого последнего ясно, что люди, которые, как мы описали прежде подражателей загранице, вовсе не верят в изначальное и в его непрерывное развитие, а верят только в вечное круговращение кажущейся жизни, и которые по вере своей становятся тем. во что верят, в высшем смысле слова вовсе не суть народ, и что на самом деле они, собственно говоря, и не существуют, и тем более не способны иметь национального характера.
Вера благородного человека в вечную жизнь его действенности и на этой земле основывается, следовательно, на его надежде на вечную жизнь народа, из среды которого он сам развился, и своеобразия этого народа согласно упомянутому нами скрытому закону, без всякого вмешательства и порчи от чего-либо чуждого и не принадлежащего к целокупности этого законодательства. Это своеобразие есть то вечное, которому он вверяет свою собственную вечность и вечность своего труда, – тот вечный порядок вещей, в который он влагает вечное от себя; его бессмертия он должен желать, ибо только это бессмертие есть для него средство избавления, простирающее недолгий срок его жизни на земле до бессмертия жизни его на земле. Его вера и его стремление насадить нечто непреходящее, его понятие, в котором он постигает свою жизнь как вечную жизнь, – вот та связующая нить, которая теснейшим образом сопрягает с ним самим сначала его нацию, а затем, через посредство нации – и весь род человеческий, и которая внедряет в его распахнутое сердце потребности всех этих людей до конца времен. Такова его любовь к своему народу, – прежде всего она уважает, доверяет, радуется своему народу, находит для себя честью происходить из него. В нем явилось в мире божественное, и изначальное удостоило сделать его своим покровом и средством своего непосредственного воздействия на мир; поэтому и далее из него будет проявляться божественное. Далее, его любовь деятельна, действенна, жертвует собою для народа. Ведь жизнь, просто как жизнь, как продолжение изменчивого существования, и так уже никогда не имела для него ценности, он желал ее лишь как источника чего-то долговечного; но эту долговечность ему обещает единственно лишь продолжение самостоятельного бытия его нации. Для спасения этой ее долговечности он должен даже желать себе смерти, чтобы только жила его нация и чтобы он жил в ней той единственной жизнью, которой всегда и хотел для себя.
