Первый основной закон явления, абсолютно как такового (основу этого закона мы здесь указывать не станем, тем более, что достаточно обстоятельно указали ее в другом месте), состоит в том, что явление распадается на многообразное, которое в известном отношении есть бесконечное, а в известном другом отношении – замкнутое целое, и в этом замкнутом целом многообразного каждое отдельное звено определено всеми прочими, и в свою очередь все прочие звенья определены этим одним звеном27. Если поэтому в волевом решении индивида в явление пробивается только одна являемость, представимость и зримость вообще, которая не есть в самом деле зримость некоторого нечто, – то содержание подобного волевого решения определено замкнутым целым всех возможных волевых решений этой воли и всех возможных прочих отдельных воль, и оно не содержит, и не может содержать в себе ничего более, кроме того, что нам остается желать, после того как мы отвлечемся от всех этих возможных волевых решений. А потому оно в самом деле не есть нечто самостоятельное, изначальное и собственное, но есть лишь простое следствие, как второе звено, общей взаимосвязи совокупного явления в отдельных его частях. А именно этим таким его всегда и признавали все, кто, находясь на этой ступени образования, при этом, однако, способны были основательно мыслить, и высказывали это свое знание в тех же самых словах, которыми и мы только что воспользовались. Но все это так потому лишь, что в них самих в явление вступает не сущность, но одно только явление.
Там же, где сама сущность, непосредственно и как бы собственной персоной, а отнюдь не через заместителя, вступает в явление волевого решения, там хотя и имеется так же точно все вышеупомянутое, следующее из смысла явления как замкнутого целого, ибо ведь явление является и здесь; но подобное явление не исчезает в этом элементе и не исчерпывается им, но в нем мы находим еще и нечто большее, другой элемент, необъяснимый из этой взаимосвязи явления, но остающийся после вычета всего объяснимого. Первый элемент имеется и здесь, сказал я только что; а это большее становится зримым, и через эту зримость, а отнюдь не посредством внутренней своей сущности, оно подпадает закону и условиям усмотримости вообще. Но оно есть еще и нечто большее, нежели это следствие из какого бы то ни было закона, которое есть поэтому необходимое и второе, и благодаря этому большему оно есть само по себе то, что оно есть, нечто подлинно первое, изначальное и свободное, а поскольку оно таково, оно также и представляется именно таким глубочайшему и дошедшему в самом себе до конца мышлению. Высший закон усмотримости состоит, как мы сказали, в том, что являющееся дробится на бесконечное многообразное. Это большее становится зримым, и всякий раз как нечто большее, чем то, что следует здесь и именно теперь из взаимосвязи явления, и так далее до бесконечности; и таким образом само это большее является как бесконечное. Между тем ведь ясно, как солнце: эту бесконечность оно получает лишь благодаря тому, что бывает всякий раз зримым и мыслимым и обнаружимым нечто, – единственно лишь благодаря тому, что оно противоположно тому, что бесконечно следует из взаимосвязи явления, и благодаря тому, что оно есть нечто большее, нежели это последнее. Но ведь, безотносительно этой потребности мыслить его, это большее, чем все то бесконечное, что в бесконечность только может представиться в явлении, с самого начала существует в чистой простоте и неизменности, и во всю бесконечность будет не большим, чем только это «больше», не будет и меньшим; и лишь усмотримость его как большего, нежели бесконечное (а иным образом оно, в своей высшей чистоте, не может стать зримым для нас), создает само бесконечное и все то, что кажется нам являющимся в этом бесконечном. Там же. где это большее действительно выступает как подобное зримое большее, – а выступать таким образом оно может только в воле, – там сама сущность, которая одна только есть и одна только может быть, и которая существует сама собою и через себя самое, – божественная сущность, – вступает в явление и делает сама себя непосредственно зримой; и именно поэтому там есть подлинная изначальность и свобода, и в такую только свободу люди и могут верить.
