Мы станем глубоко презренны в глазах заграницы, если вслух ей станем обвинять один другого, немецкие племена, сословия, личности, в постигшей нас общей судьбе, и начнем сурово и страстно упрекать в этом друг друга. Прежде всего, подобного рода обвинения, по большей части, несправедливы, неправы, необоснованны. Какие причины привели Германию к ее теперешней участи, – это мы указали выше; эти причины столетиями одинаково были свойственны всем немецким племенам без исключения; а последние события не были следствиями какой-то отдельной ошибки одного-единственного племени или его правительства, они подготовлялись достаточно давно, и если бы все зависело только от причин, заключающихся в нас самих, эти события так же точно настигли бы нас уже давно. Правда, общая вина или невиновность всех в этих событиях одинаково велика, и считаться виной мы тоже уже не можем. Оказалось, что, торопя конечный исход событий, отдельные немецкие государства не знали даже самих себя, свои силы и свое действительное положение; как же может какое-нибудь из них присвоить себе право выступить из своих пределов и вынести окончательное суждение о вине другого, опирающееся на основательное знание дела?
Может быть, известное сословие51 во всяком племени нашего немецкого отечества с большим основанием заслуживает упреков, – не потому, чтобы и оно так же точно не понимало, или не способно было сделать, больше всех других, – ибо это – общая вина всех, – но потому, что оно делало вид, будто понимает и способно сделать больше других, и устранило всех прочих от управления государствами. Если бы и такой упрек был оправдан: кто мог бы высказать его, и для чего же нужно высказывать и обсуждать его именно теперь громче и суровее, чем когда-либо прежде? Мы видим, что упрек этот исходит от писателей. Если прежде, когда это сословие еще обладало всей властью и авторитетом, с молчаливого согласия решительного большинства остального человечества, эти писатели говорили точно так же, как говорят теперь: кто может упрекнуть их в их желании напомнить о своей прежней речи, основательно подтвержденной нашим опытом? Мы слышим также, что они выводят на суд народа отдельных названных ими лиц, которые прежде стояли во главе государственных дел, представляют нам свидетельства их непригодности, их косности, их злой воли, и ясно доказывают, что из подобных причин необходимо должны были произойти такие следствия. Если они уже и прежде, когда власть еще была в руках этих обвиняемых, и когда то зло, которое необходимо должно было воспоследовать из их управления, еще можно было отвратить, они понимали то самое, что понимают теперь, и так же гласно это выражали; если уже тогда они с той же силой обвиняли тех, кого считают виновными, и не преминули испытать все средства для того, чтобы спасти от них отечество и вырвать его из рук этих виновных, и если тогда их просто не услышали: то они совершенно справедливо напоминают теперь о своем отвергнутом тогда проницательном предупреждении. Но если они извлекли свою теперешнюю премудрость только из результатов, из которых между тем и весь народ вместе с ними научился той же премудрости: почему теперь именно они говорят то, что всем прочим ныне и без того уже известно? Или, может быть, тогда они даже льстили из корыстолюбия, или молчали из страха перед теми лицами и сословиями, на которых теперь, когда они уже утратили государственную власть, безудержно обрушиваются их обвинительные речи: о, так пусть же они вперед не забывают упоминать, среди причин наших бедствий, наряду с дворянством и непригодными к службе министрами и полководцами, еще и политических писателей, которые узнают о том, что должно было совершиться, только по действительно данным результатам, как это свойственно и черни, и которые льстят власть имеющим, а над поверженными злорадно издеваются!
