. Не буду даже вдаваться здесь в подробности того, как именно они продолжают жить; однако с первого же взгляда ясно, что оба эти языка заключали в себе нечто такое, чего наш язык не имеет, и этим добились снисхождения к себе в победителях, которого никогда не сможет добиться у них наш язык. Если бы эти наши утешители пристальнее посмотрели вокруг, то нашли бы другой, по нашему мнению, вполне уместный здесь пример, – пример вендского
48 языка. И этот язык тоже еще живет, уже несколько веков с тех пор, как вендский народ утратил свою свободу, – живет в нищих лачугах прикованных к своим наделам крепостных, живет затем, чтобы эти крепостные могли жаловаться на судьбу на родном языке, и жалобы их остались бы непонятны для их угнетателя.
Или, предположим, что наш язык останется живым языком и на нем станут сочинять писатели, и он сохранит таким образом свою литературу; какая же это может быть литература – литература народа, не имеющего политической самостоятельности? Чего же хочет разумный писатель, чего он может хотеть? Ничего другого, кроме возможности вмешаться в ход всеобщей и публичной жизни и устроить, и пересоздать ее по своему образу; если же он этого не хочет, то все его речи – пустой звук, щекочущий уши праздной публики. Он хочет мыслить изначально и из самого корня духовной жизни, для тех, кто столь же изначально действуют, т. е. правят. Он может поэтому писать только на том же языке, на котором мыслят и правящие лица, на языке, на котором осуществляется правление, на языке народа, составляющего самостоятельное государство. К чему же направлены, в конце концов, все наши усилия даже в области самых отвлеченных наук? Допустим, ближайшая цель этих усилий состоит в том. Чтобы передать науку от поколения к поколению и сохранить ее в мире; но для чего же должны мы сохранять ее? Очевидно, лишь для того, чтобы она могла в нужное время содействовать должному устроению общей жизни и всего порядка вещей в человечестве. В этом ее конечная цель; а потому косвенно, будь то даже только в отдаленном будущем, всякий труд ученого служит государству. Если он отрекается от этой цели, то утрачивает в то же время и свое достоинство, и свою самостоятельность. Но кто ставит перед собою эту цель, тот должен писать на языке господствующего народа.
Как верно будет, без сомнения, сказать, что всюду, где только встречается особый язык, там есть и особая нация, имеющая право самостоятельно ведать своими делами и править сама собою, – так же верно будет сказать и наоборот: что как только народ перестает управлять собою сам, он обязан утратить также и свой язык и слиться со своими победителями, чтобы наступило единство, гражданский мир, и чтобы были преданы совершенному забвению те положения, которых более не существует. Даже только наполовину понимающий свое дело предводитель подобного смешения непременно должен настаивать на этом, и мы можем быть вполне уверены в том, что и в нашем случае будут требовать того же самого. Пока не произойдет это слияние народов, до тех пор останутся и переводы разрешенных учебников на язык варваров, то есть тех, кто настолько неловок, что не в состоянии выучиться языку господствующего народа, и кто именно поэтому лишает себя всякой возможности влиять на общественные дела, и обрекает себя на покорность победителям до конца дней своих. А тем людям, которые сами осудили себя на молчание обо всех действительных событиях, будет предоставлена возможность упражняться в красноречии в вымышленных всемирных спорах, или подражать прежде бывшим и старинным формам, – доказательства первого можно отыскать в том древнем языке, который приводили нам в пример и образец, доказательства второго дает нам один из новых языков. Подобную же литературу мы еще какое-то время сохраним, и пусть утешается видами на такую литературу тот, кто не знает иного, лучшего утешения; но тому, чтобы это ничтожное утешение, которое всего более послужит на пользу как раз врагу нашей самостоятельности, наводило ленивую дремоту и на тех, кто вообще-то способен был бы побороть свою лень, видеть истину и при виде ее воспрянуть духом к решению и действию, – вот этому я хотел бы помешать, если бы только мог.
