С парнями дело обстояло ещё хуже. То есть вообще никак. Молодые люди её попросту не замечали. Если кто и удостаивал взгляда, то случайного, беглого, рассеянного.
В общем-то, Саша к такому невниманию давно привыкла. Были, конечно же, всякие смутные желания, фантазии, томления, мечты, но и без всего этого жить можно, можно. Только мать жалко. Та спит и видит, чтобы у неё всё было как у всех: любовь, свидания, свадьба, детишки. Желает ей нормального человеческого счастья. Правда, почему-то сама к этому счастью никогда не стремилась, а теперь удивляется, в кого дочь такая. И расстраивается очень, что её любимая маленькая девочка никому не сдалась.
Саша мать свою любила, жалела, помогала, чем могла, но близких отношений всё равно не было. Не могла она с ней откровенничать, не могла жаловаться на то, что гложет сердце. Даже про ссору с Ниной тогда не рассказывала. Скрывала боль, притворялась, что всё нормально, лишь бы избежать вопросов, лишь бы не видеть в материнских глазах тревогу, расстройство и… разочарование.
Сейчас тоже приходится притворяться, с улыбкой отвечать, что в училище всё хорошо. И вообще всё хорошо.
Почему так выходило — Саша и сама не знала. В общем-то, мать своими проблемами тоже никогда не делилась. Любила, заботилась, даже баловала, но вот чтобы поговорить по душам — такого нет, не бывало.
Эта замкнутость и отдалённость в целом не мешала, только вот когда случалось плохое, приходилось вдвойне тяжело. Мало того, что носи всё в себе, переживай в одиночку, так ещё и делай радостный вид.
Отсидев четыре пары, Саша отправилась домой привычным маршрутом: сначала на троллейбусе до Филармонии, а оттуда надо было пересесть на трамвай, идущий уже до Площади Декабристов.
Расстроенная из-за Какоуровой, она не глядя села на первое попавшееся свободное сиденье, отвернулась к окну. Рядом кто-то пыхтел, толкался, она, погрузившись в себя, не обращала внимания. Голова гудела от тяжких дум, и сквозь этот гул она равнодушно улавливала чужие причитания: «До чего ж наглая пошла молодёжь! Никакого уважения к старикам. Сами места не уступят, так ещё и отпихнут, усядутся и плевать им, что у бабушки ноги не держат, сердце больное. Отвернут бесстыжую морду к окну и делают вид, что ничего не замечают».
У Саши и мысли не возникло, что эти упрёки имеют какое-то отношение к ней. Уж она-то всегда места старикам уступает.
Но тут её грубо ткнули в плечо. Она, стряхнув оцепенение, оглянулась. Незнакомая тётка смотрела на неё со злым осуждением. Саша и рта открыть не успела, как тётка разразилась гневной тирадой:
