Может, оттого она и такая злючка, мелькнула мысль. Может, никто никогда за ней не ухаживал, вот она и превратилась в мизантропа?
Глеб шагнул в аудиторию. Фурцева оглянулась на шорох, всего на мгновение, и, не проявив ни малейшего интереса, принялась дальше собирать свои бумажки.
— Анна Борисовна, — позвал её Глеб, подойдя к столу преподавателя.
— Слушаю вас, господин Привольнов. Только прошу очень кратко, времени у меня нет, — отозвалась она, не поднимая головы.
Это плохо, что не посмотрела — он бы ей улыбнулся. Улыбка у него обезоруживающая. Ну да ладно, голос у него тоже хорош.
Глеб заговорил негромко, с лёгкой хрипотцой, чуть растягивая гласные. Он давно заметил: именно такая интонация действовала на какие-то скрытые рычаги сознания, заставляя прислушиваться, верить, откликаться, будоражила, вызывала интерес. Правда, пускать в ход подобную уловку с дамой, которая годилась в матери, было как-то не по себе, немного противно и немного совестно, что ли. Но когда на кону твоя судьба как-то не до щепетильности.
— Я всё понимаю, я виноват. Действительно, много пропускал в этом семестре, но, поверьте, Анна Борисовна, так сложились обстоятельства. Если бы не…
Наконец она собрала все свои бумаженции, щёлкнула застёжкой саквояжа и посмотрела на него. Причём умудрилась посмотреть свысока, хотя едва доставала ему до плеч.
— Ваши обстоятельства, господин Привольнов, это ваши проблемы. Меня они не касаются.
— Конечно, мои, конечно, не касаются, — не теряя самообладания, согласился Глеб, — даже мысли нет на кого-либо их перекладывать. Я всего лишь прошу дать мне возможность сдать экзамен.
Глеб полуприсел боком на первую парту — так он был вровень с коротышкой Фурцевой.
— Я же не прошу вас, Анна Борисовна, поставить мне его так просто. Я всё перепишу, конспекты там… всё выучу, подготовлюсь…
— Учить и готовиться следовало в течение всего семестра, а вот это: похватать наскоком, прочитать с пятого на десятое, бездумно переписать конспекты — это не учёба и не знания. Большинству я ставлю экзамен автоматом, оцениваю, исходя из того, как студент работал на практических занятиях. Вы никак не работали, вы манкировали все мои пары, — это, конечно, ваше право, ваш выбор. Не хотели — не ходили. Однако я не понимаю, чего вы теперь ждёте от меня с таким-то отношением.
Глеб возразил, что хотел, очень хотел, но обстоятельства сильнее его, ему приходилось работать, а потому пропускать.
Жизненные трудности у Фурцевой понимания не встретили. Обезоруживающая улыбка её не обезоружила. Она вообще любые его попытки наладить контакт сразу же принимала в штыки. То, что безотказно срабатывало на других, в случае с Фурцевой давало осечку за осечкой.
