В вечном пронзительном мраке
Обречена смотреть
На жуть человека-собаки.
Холод железа в глубь
Судорог тощего брюха.
Отпоют нас — и пяткой в зуб:
Тело мертвое к боли глухо.
Из моего дневника
В этот день Билли лежала и не ударила палец о палец. «Что с тобой, болеешь?» — спрашиваю шепотом. «Не надо орать мне в ухо!» — отвечает и пошла со своей тарелкой ужинать под дождь.
Два месяца длилось. Она не разговаривала ни со мной, ни с Машей. Уже казалось, и нечем дышать. Я добивалась, чтобы она уехала. Наконец она просушила свои сапоги, штаны, подрезала копыта Принцу и уехала со своей собакой, не простившись. Навсегда?
Из Москвы пришло письмо:
Начальник! Со мной тут инсульт случился… Если у вас там есть что-то типа ноотропила, то уж вы отстегните, сколько можете. В Москве-то нет нигде. А очень нужно.
Будь здорова и не кашляй.
Нет имени у меня. И такое чувство, что меня вообще нет.
О Господи, о Боже мой! Не инсульт никакой, а шиза…
Вырос у нас Кирюша из десятилетнего мальчика в мешковатого великана с невиданным румянцем. Ехала Маша из Москвы, везла Кирюшу после свидания с бабушкой. Мы отправились встречать.
Половодье. Разведка показала, что Любутка размыла симонский мост. Ревёт в каньоне. Через пропасть положили две мандражные дощечки. Спиридовский мост уплыл целиком — четыре дерева, брошенные поперек, исчезли.
Вперед верхом поехал интернатский парень. Пока я девять км вытягивала ноги из жидкого снега, прибывшие уже шли мне навстречу. Впереди Кирюша на Принце верхом, под уздцы его ведет Она. Приехала. Красиво выступает: мужественная женщина — это не женственный мужчина, есть на что посмотреть.
Мне — ни словца. Перегнали меня и быстро скрылись из глаз, а мы с Машей поспешали, думая, они дождутся нас на переправе, потому что как перетаскивать Кирюшу через бешеный поток, было непонятно. Сам он повод не держит и по дощечкам не пройдет. Но у переправы нас не ждали. И узнали мы из рассказов парня нашего, что Она как вела коня в поводу, так без остановки вошла в реку, течение свалило ее, сшибло льдом. Но сумела встать. Кирюша сидел молодцом. Дома застала Ее на «слоне», бросила мне с ненавистью: «Сколько же людей не могут жить ни в Любутке, ни без Любутки».
Открылись шлюзы, в Россию хлынула Европа: французы, голландцы, немцы, и «прочие шведы». Дивились на нашу дичь и бедность, жалели, везли гуманитарную помощь (большую милостыню): продукты, одежду со своего плеча, посуду и т. д. Приезжали полнокровные, высокие, красивые молодые люди, трудились на ниве добра: строили у нас баню и жилые дома, косили нашим лошадям, поливали в засуху наши огороды в то время, когда еще воду доставляли из-под горы, где бьет родник — носили вручную или на тележке мотоблока.
