А этот серый в белых цветочках — это уже совсем все другое…
Голубой — беременное платье Машиной мамы, когда она носила близнецов Машу с Вовкой. Вот и розы — Машин сарафан гармаевских времен.
Как она могла, Маша, собрать всю мою жизнь и пришить к своей? Здесь все-все, что осталось от моей жизни, ее пестрая сумма, последняя служба ее лоскутов. А теперь кто я? Где я сейчас?
Безмолвье равнин снежных
Предчувствием горя,
Ожиданием счастья,
Режущей силой света
Наполнилось.
Незащищенность сущего
От грязи и боли,
Беды — знание
Пронзило.
Земля промылась слезами,
Всех простила…
Нежданно весенняя наступила
Открытость и ясность мира.
В предвздохе паренья
Одуванчики — земные солнца —
Отражают детски точно
Светила высшего бытия.
Ростки, листочки, былинки,
Не знающие своей жизни,
Одним желаньем движимы
В небеса!
Земля воспаряет в белом
Черемуховом одеянии,
Облаками яблоневого ладана
Окутанная,
Вознесение Господа —
Празднуя!
Алые свечи горят
На елях-крестах
Кровью Христа.
Алёне в день Ангела 3.VI.93. Маша
Не удивительно ли? Я удивлялась и радовалась новым силам, проявлявшим себя в бывшем ребенке. Она неукоснительно ухаживала за мной: горела ли я в лихорадке, проткнув ступню гвоздем (это еще на аллигаторских работах), моталась ли по хлябям в кабинеты, я находила прилежно убранный дом и выстиранное свое белье. Я протестовала насчет белья, но она не слушала.
Смотрю на тебя
Сквозь розовые очки…
Цветет шиповник.
Альбина Самусевич
Вернувшись из Швеции, Маша стала звать меня на «ты». Призналась, что беззвучно давно говорила «ты». Я давным-давно, еще в Ветажетке, сказала ей: зови меня так, как тебе удобнее. Но было неудобно или трудно переступить порог или просто робела. Теперь робость куда-то делась. Теперь я уже не тетя Алёна, просто Алёна.
Она быстро набирала силы по всем статьям. Руководила ребятами, которых была всего на два года старше, водила Кирюшу, заплетя пальчики за пальчики, взяла в руки хозяйство, говорила, смеясь, что хочет быть ключницей. У нее уже на поясе звенели ключи — немного, мы тогда почти не запирались.
Но хозяйство — это не диво. Диво было то, что она писала.
Из чащи выйду, ветку пропустив,
Так дивно взглядом поле обвести
И приподнять возникший купол света
На кончиках ресниц.
Нежданно так, не перейти
Жизнь — полем предо мной раскрылась.
Руками, что из сердца тянутся,
Ее охватываю. Робко близится рука к руке
И впереди обвалом замыкается,
Каймою леса зазывающей…
Вот вся она. Моя ли, не моя…
Показана одновременно и едино,
