С тех пор как построили «водопровод», ничего уже не строилось здесь, только ветшало. Где-то размыло насыпь водой, где-то рвануло снарядом в войну, оставило воронку. Добавилось русских и немецких косточек. Отмерли ископаемые паровозы. Осталась насыпь ради того, чтобы ходить по ней на станцию через лес лесным людям.
Легко забегая мысленно назад и вперед (это не ночами по грязи тащиться), вижу, как в санках провожают меня к ночному поезду. Как знает Принц — конек надежный — дорогу, можно и не править, как мягко подкидывает на снежной перине, по шелку шелестят полозья. И еще веселее скакать верхом средь бела дня — встречать гостя с дневного поезда. Если зазеваешься, схлопочешь по всему лицу снежным комом, уцепившимся за еловую лапу. Еще и веткой провезет, расцарапает. На станции будут смеяться.
Но и другое я помню. Опять идем мы пешком с той же Машей. С той, да не с той — 2–3 года прошло. Поздняя осень, слякоть черная, дождь черный, лес черный. Мы уже вышли на насыпь, но там — с километр — размыло ее, что ли? — никакого следа от дороги. Я, по близорукости, не вижу, а в темноте вообще тычусь — и везде в лицо кусты, крапива выше меня ростом. Не понимаю, где выход, такая беспомощность.
— Будем стоять здесь, пока не рассветет. Да, будем ночевать. Иначе влезем туда, откуда нас вообще никто не вытащит.
— Пошли, — говорит она, — давай руку. Я ногами знаю.
Ногами знает. И больше ни разу в жизни не сомневалась, куда идти. Такой талант.
Другая наша девушка как раз наоборот. Она не могла определить свою дорогу и жизненную линию, понять себя. От этого она держалась нарочито грубо, голосом и видом оскорбляла нас, нарушая, разрушая, уничтожая то, что мы выстраивали. Она носила солдатскую шинель и кирзовые сапоги. Шинель весила килограммов пять сухая, а сырая — не поднять. Перепоясывалась ремнем. И все равно было на что посмотреть. Вот идет Она своей особенной походкой (которую пытается перенять молодая особа. Но одно, чему особа научилась подражать — волочить кирзу). Это шикарная походка деревенского мужика с развернутыми в сторону коленями, эдак на полусогнутых.
По какой-то надобности отправились мы с Ней за 12 км в дальнюю деревню верхами. Конец марта. Все вокруг шумит, журчит, воркует. Лошади стригут ушами, осторожничают, блики слепят им глаза. Первый ручей поперек дороги обратился в горную речку. Лошади крутятся перед ним. Наконец кобыла перемахнула. Я на жеребце, он танцует и ни с места. Я ему, понукая, пятками и прутом объясняю — нет. Слезла и тяну за узду. Сама по воде. Он только голову задирает. Нас ждут там на горе, кидая взгляды, играя черными бриллиантами. Наконец Она привязала кобылу, подошла, но сдвинуть Принца мы не смогли. «Давай, — говорит, — я за уздечку спереди, а ты подхлестни его сзади». Я подхлестнула. Как прыгнет он! И по Ней четырьмя копытами. Лежит Она в снежной каше на боку, шинелишка воду всасывает… Я задохнувшись, к ней. Жива! Встала, взглядом подарила. Сели мы в седла, поехали. И еще ручьи, ручьи, ручьи, голова кругом от этой весны. Я говорю: «Давай объедем выше, где они не набрали силу». а Она: «Если ты лошадь себе не подчинишь, она сядет на тебя и поедет». Так, плавясь на солнце, пробирались мы по кислой дороге, пар поднимался от ее шинели. Она впереди мне бросает фразы вполоборота, как сплевывает, что под гору только шагом, никаких галопов и т. д.
