Я преподавала музыкальное движение взрослым и детям. Что это было? Гармонический танец, музыкальная пластика — не мое изобретенье — Мастера. Мне с детства преподанное, размягчившее меня как глину в пальцах, но и закалившее в четкой форме, как античный сосуд. Многие сотни или даже тысячи людей, как и я, благодарили и благословляли судьбу за встречу с Явлением и не хотели с ним расставаться с детства и до старости. После смерти Мастера моим собственным продолжением дела был музыкальный театр. Он расцвел на той же почве, как цветок на высоком стебле.
Это длилось уже довольно долго, и все было прекрасно, но что-то не так уж прекрасно.
От меня хотели того, чего я не знала. Стало понятно, что я никуда не двигаюсь, а со мной стоит и томится вся эта прекрасная жизнь.
Вот письмо, без подписи. Судя по первой строчке, пишет молодая девушка.
Я к вам пишу…
Зачем? Не знаю…
В потоке будней смутно различаю
Где ночь, где день,
Где брат, где друг —
Темно…
Но страж моей души
Вдруг пробуждается во мне:
(Или юноша?)
Ты лжешь! Мельчайший из людишек!
Стишками глупыми пытаешься
Лишь вымолить улыбку или взгляд…
…Ничтожество! Напрасны все старанья.
Бери ж сполна плоды своих забот
И красный рот закрой —
Твой крик подобен рыку…
…И путь один:
И все-таки девушка…
Стань нужной ей, забудь себя.
— Я не могу, не в силах!
— Забудь! Иного нет пути.
Зачем я вам пишу?
Не знаю.
Ночь.
Подписи нет, но я, немного подумав, понимаю кто: сама искренность и непосредственность.
Не улыбайся, читатель. Сказано, что писала ночью. Ночь — не день. И все это не облегчает бремени любви. Юношеские крайности. Не думай, что это забавно. Это серьезно.
Вот и еще одна, школьница, провожает меня. Едем в метро, она не спускает с меня глаз, ждет момента заплакать, дойдя до подъезда.
Я сказала ей в ухо (было шумно): «Мы с тобой уедем далеко». Она поглядела, и было видно, что хоть и обожает, но не верит. Взрослые легко обманывают детей. Пришлось сказать еще: «Я всегда делаю то, что обещаю». Это был экспромт. Кто говорил за меня? Она опять не поверила, а я попала в ужасную зависимость от своих слов. Дальше уже невозможно было думать — что? Надо было думать — как? Почему не своя судьба и не судьба родных детей? Вот так весы…
Расскажу еще и о другом. В одной приятельской семье муж был диссидент, его жизнь проходила в лагере строгого режима. Жена с сынком колотилась об жизнь в Москве. Он, потеряв счет времени в карцере, назначил себе день смерти и уже умирал, но в тот день умер Брежнев. Вышло, что Брежнев его в этом деле заменил. Друга моего вытащили на свет Божий и чуть живого вернули семье с «минусами», то есть с условием проживания в местностях, удаленных на 101 км от больших городов. «Вот тебе, интеллигент гнилой, гад принципиальный, вся страна, минус места интеллигентные».
