Однажды, когда наш класс дежурил, мы должны были нести им еду. Они не выскочили на звук ключей, они дрались, сцепившись; в драке очутились под кроватью — оттуда неслась хриплая матерщина. Мы стояли с тарелками супа, когда на нас выкатились два голых, переплетенных тела. Я сказала директору: «Хватит, они уже дошли до отчаянья, довольно с них». Но ему было мало. Арестантов выпустили на праздник урожая, через три недели. Снова построили школу перед крыльцом, снова директор со свитой на возвышении, два преступника посреди. Директор говорит речь — «Да, такие товарищи нам не товарищи, и этих товарищей педсовет решил отправить в другие школы, где они еще вспомнят свою родную». Уже одетые, не голые, жалкие стояли двое — Власик беззвучно плакал, Федоров молчал. Олег Иванович повышал градус атмосферы и под конец спросил голосом высоким, звонким согласны ли ученики с решением педсовета? И взмахнул рукой: «Гла!..» — выдохнули сто детских глоток, и еще раз взмахнул и в третий раз: «Гла!.. Гла!..».
Увели двоих в учительскую. Вышли они, обвешанные одеждой — новой, с болтающимися ярлыками. Поверх копны зимнее пальто на вате — вот тебе, помни нашу доброту! (Из учреждения в учреждение по правилам передавали воспитанников в новой одежде.)
Увезли их в разных машинах в разные стороны. Потом узналось: Федорова в Плоскошь — такой же интернат как наш, Власова — в областную психиатрическую больницу Бурашево.
Бурашево — юдоль печали. Я не была там никогда. А мои ребята перебывали почти все. От них наслышалась-наслушалсь: «Если в ж… всех наколют, то вся палата ноет, ползает, не может остановиться. От желтых таблеток — блюешь, от белых — слюни до полу и башка отлетает».
Из моего дневника
Подробнее и охотнее всех рассказывает Коля Никифоров: «Надежда Владимировна меня в Бурашево отправила. Я ничего не сделал ей. За что? Те, кто в Бурашеве были, не могут машину иметь, и мотоцикл, и мопед. А велосипед можно только с разрешения. Человек вообще тогда одиноким останется. После Бурашева никто дружить не станет и не женится. Надежда Владимировна на меня наврала, я хорошо вел. Я ненавижу ее. Я буду мстить ей!» Это Коля, он очень тихий, он такой тихий, что, говорят, когда тонул, не крикнул: «Тону!». «Там травят и все. Таблетки желтые дают по 5 штук. Я попробовал — от них понос и тошнит. Я выплевывал. Еще синие какие-то, от них тоже плохо. Я ел только белые, вроде как мел. А еще там есть гадость, от нее человек не может спать, все время мечется по комнате. Его держат, он все равно мотает чем-нибудь, и глаза режет, слезы. Так плохо, просто невозможно, все жалко. А ходят от него, как пьяные, — заносит. Мы с Яшкой держались, старались прямо, нельзя показывать им виду. А еще мне давали от которого спишь, а спать нельзя, надо работать, распорядок соблюдать, а ты все спать, да спать.
