В следующий раз мсьё Жак заехал к нам на машине в сопровождении двух молодых людей, которых он привез из Франции, чтобы снять о себе фильм. Он подкатил под нашу срединную ель, я вышла приветствовать его, поздоровались по их правилам (полагаются легкие объятия с двумя поцелуями мимо щек, но со звуками). Мсьё Жак попросил повторить сцену для камеры и чтоб побольше народу выскакивали из домов и бежали к нему, а я чтобы русские объятия с тремя поцелуями. Ну пожалуйста, не жалко.
Поехали еще раз на тот же объект на машине, но тоже не слишком быстро, потому что французские студенты должны были выходить и снимать, как мсьё Жак на большой скорости преодолевает российское бездорожье, то есть у каждой лужи снимали, как белый «Рено» вздымает веером черную грязь. А потом один студент ехал на капоте и снимал крупно через стекло мсьё Жака, а второй студент должен был лечь на сидение, чтобы не попасть в кадр.
Эх, мсьё Жак, довольно скоро нашлась для вас лужа, в которой застрял белый «Рено». Мы, не желая больше пригибаться, вышли заранее из машины и отправились все вместе купаться, а вы, посадив машину в хорошую грязь, которую можно было объехать, вылезли на крышу своего белого «Рено» в своих белых кроссовках и белых шортах и ругались, но нам надоело! Мсьё Жак, когда вы бригаде строителей разлили бутылку сухого шампанского в кружки — им свело челюсти и возникло к вам классовое чувство. А когда вы захотели повторить съемку и пригласили их пить из пустых кружек — вас в России крепко невзлюбили, и вовремя отозвало вас ваше чуткое начальство. Дело было зимой 1993-го, а вид у вас был как в 1812-м.
А русские рабочие пропили зарплату, пропили инструмент и материал и таким образом вразумили меня и французов, что строить надо только близко, под носом и силами своих ребят.
Нам прислали Люсьена Гатто — молодого архитектора, который был прекрасен собой, построил нам два двухэтажных дома, научил ребят работать, доказал, что француз — это не обязательно мсьё Жак, что он способен выжить на нашей пустой еде и при ядреных морозах, что готов потерпеть наши обледенелые «холодные удобства» и наше национальное безобразие.
Было так, что мы с Люсьеном покупали круглый лес. В большом деревянном здании Леспромхоза у окошка «Касса» Люсьен стоял с толстой сумочкой на бедре. В сумочке — миллион. Раньше я слышала, что такое бывает, но никогда миллиона не видела. Потом эти деньги назвали неденоминированными. Но тогда еще миллион, даже неденоминированный, — это звучало и придавало мне большое чувство.
