Это Любутка средних лет (то есть времен) — молодая, румяная, приодетая в секонд-хэнд и секонд-фут гуманитарку. Все накормлены.
Деревня смотрит на нас исподлобья — голодная, пропитая, отчаянная. Зато нравится у нас гостям. Они приезжают в летний сезон — так славно всё. А благополучие наше они считают общей принадлежностью, вроде хорошей погоды. Помашут граблями, покупаются, погуляют. Они любят приезжать из года в год. Помогают. Готовят себе еду. Задач насчет сирот-инвалидов нет никаких, зато друг с другом им не скучно, и, чувствуя себя старожилами, привозят друзей-подружек, родственников-знакомых, занимают чердаки, ставят палатки. Ах, не надо бы! Видно было, куда дело клонится, но сказать кому-то: не приезжай, не привози свою родню, одноклассников, случайных попутчиков — сказать это так неприятно! А если один-два раза и случилось заговорить об отлучении по поводу непотребного поведения гостя, то вызывало это удивление и возмущение: почему вдруг чего-то нельзя? Тут как в лесу, в малиннике, рвут все, кто малины захотел! Я их понимаю. Я их не осуждаю, тут действительно почти природа, не частная квартира. Хоть и кормились из наших закромов. И это немцам было видно, которые оплачивали нас и халявщиков — по-немецки аккуратно. Хоть и начинали роптать, но думали, что такой уж русский порядок, но похож на беспорядок. Ј писала об этом в стихах:
Эти глупенькие дамы,
Эти худенькие дети,
Эти маленькие драмы:
«Неприятно жить на свете».
Ну зачем же жить тогда мне,
Не смеяться мне, а плакать?
И зачем нужны мне драмы,
Этот нудный дождь и слякоть?
— Ты затем живешь на свете,
Что есть те, кому ты нужен.
Есть потерянные дети,
Есть кому готовить ужин.
И живи, и плачь, и смейся,
Так живи, пока есть люди,
Для которых ты — луч света,
Без тебя им плохо будет.
Вот зачем живешь на свете,
Вот зачем по миру ходишь,
Чтобы быть кому-то светом.
Так чего ж еще ты хочешь?
На самом деле, чтобы держать под контролем эту стихию, надо было бы каждому с утра дать лопату, пилу, ведро с тряпкой, потом научить, что с этим делать и где, а к вечеру пойти собирать по полям брошенные лопаты, грабли и ломаный инструмент, не говоря о том, что ведь они хотят есть (гости, особенно на свежем воздухе) и, кроме того, они хотят душевности. Если в душевности отказать — это портит все, всю атмосферу и нашу добрую репутацию. Когда плаваешь в море, бывает иногда встречная мелкая волна, она бьет в лицо непрерывно, не дает вздохнуть. И здесь что-то в этом роде: здравствуйте, я Таня, я Маня, я Аня. Всем дать по лопате, да еще и по душевности — это можно, но тогда уже ничего не остается для интернатских. Толпа прибывала, я теряла бразды.
