Некоторые тяжелораненые умирают. За селом, у пруда вырастают холмики с деревянными столбиками, с красной звездой из жести на верхушке и поперечной дощечкой, где написаны краской фамилия, имя и дата смерти. Многих забирают жены, родственники. Среди безруких и безногих находятся раненые, которые добиваются у высшего начальства отправки на фронт. Няня жалуется, что нельзя одних оставить ни на минуту. Если ее долго нет – в палате начинается стук костылей и стульев. Раненые беспокоятся, а вдруг захочется по нужде, а подать посудину некому, тогда под себя – это стыдно.
Некоторые раненые лежат по году и более. А двое – обгоревший танкист без ступней и кистей рук и сапер с оторванными ногами и наполовину оторванными пальцами на руках – лежат третий год. Ходячие раненые из других палат выносят их на свежий воздух. Танкист учится ходить на костылях, а саперу смастерили коляску. Оба заикаются. Шутят над собой. Руководству госпиталя свои домашние адреса не говорят. Старшая сестра красавица Анюта старательно ухаживает за русоголовым, курчавым танкистом с темно-синими глазами. Уговаривает переехать жить к ней, они с матерью вдвоем, мужа убило в первый месяц войны. Танкист не соглашается. Объясняет, что не хочет быть обузой, жалость ему не нужна. Приезжала делегация из соседнего колхоза за крутолобым, усатым сапером, приглашала в колхоз председателем. Сапер отнекивался, просил подождать. Он учился обрубками пальцев писать, умело работал ножом, выстругивал всякие поделки из дощечек и поленьев.
Девчата наши подрастали и становились настоящими девушками, а мы, наивные, росли какими-то захудалыми, мелкими. Только Игорь Анисимов, наш баянист, выглядел повзрослее, у него начали пробиваться усы. Молодые офицеры стали ухаживать за девчатами, мы не ревновали, радовались, что в раненых пробуждается жизнь.
Обычно после уборки в палате начинался маленький импровизированный концерт. Чубатый безногий мичман вытаскивал из-под кровати аккордеон и, прижавшись к спинке кровати, начинал играть. К концу войны в каждой палате было по нескольку немецких аккордеонов. Девчата приглашали друг друга на танец. Из нас танцевать умел только Толя Старцев. Темноволосая Валя Галкина приходила в белой кофточке и черной юбочке, с малиновым бантом в волосах, подсаживалась к аккордеонисту. Он любил ее безмерно, Валя это знала.
К праздникам – 7 ноября, 23 февраля и 1 Мая – мы готовили для раненых концерты. На этот раз к 23 февраля – Дню Красной Армии и Военно-Морского Флота – у нас была расширенная программа: и танцы, и декламация, и соло, и хор. После выступления хора мы неумело отплясывали «яблочко», путая коленца. Аккомпанировал, как всегда, Игорь Анисимов. В середине танца с первого ряда поднялся моряк на костылях, без ноги. Он ловко взобрался на сцену, крикнул Игорю: «А ну, поддай огонька» – и пошел выделывать коленца, размахивая костылями, крутясь на одной ноге. Женский медперсонал плакал, каждая думала: «Отгулял моряк». Отплясывал он с остервенением, стараясь выплеснуть всю боль души через танец. Костыли полетели в сторону, он пробовал сделать какие-то па, хлопая руками по ноге. Не удержав равновесия, качнулся вперед и упал на свежевымытый пол. Мы оцепенели. А он ловко отполз к краю сцены, уселся, свесив ногу, выдохнул: «Все». Подбежали сотрудники, подхватили под руки и усадили в кресло.
