, с
Родиной... с жертвенностью... Вы
знаете.
Ваше слово — и вес, и блеск, и — повеление. Сколько у Вас —
верных, влюбленных! На дн<ях> одна иконописица говорила со слезами — не пропуст<ила> ни одн<ой> В<ашей> лекции в Берл<ине> (в пр<ошлые> вр<емена>) и здесь, в Пар<иже> (в ее крови — кровь Анибала, предки Пушк<ина>) — светлая русск<ая> душа, ученица по древн<ей> иконописи — Сафронова (уч<еника> Фролова). Да, срок присыла — 10 апр. Пошлите по адр<есу> на имя Ник<олая> Ник<олаевича> Алексеева (г<е>н<е>р<ал>) 13, rue Pascal, Paris V-e. Я поручился, что «достану». Хотя бы 75–100 стр<ок>. Приглашаются —
помочь — влить бодрость, полож<ение> невыносимое.
Отзовитесь хоть бы осколочком алмазным. Хотя бы «думами»-афоризмами в связи с инвалидами, с неблагодарностью и забвением. Позор. Ка-ак они влачатся... — Богу одному ведомо. Вчера певцы-казаки давали конц<ерт> для них. Было пол-но. Но это какая боль!! — без родины. — Кандр<ейя> тревожно пишет — затреб<овали> «Няню» в Nib-V. А у меня душа сжалась. Чтобы не слететь с кварт<иры>, надо работать обеими руками, а я устаю... гонор<ары — гроши. И этот вторник не порадовал — ми-мо!
Не знаю, куплю ли на 9 апр. Постараюсь, м<ожет> б<ыть> сегодня, хотя бы 1/10 — пополам. [61] Надо приветствовать Патр<иарха> Варнаву. [62] — Целуем Вас, милые, обоих. Господь с Вами. Мне подарили глубок<ое> кож<аное> кресло, и я теперь «плаваю» в мягкости. — Глубокий отдых — к глуб<окой> ночи!
Ваш всегда и присно Ив. Шмелев.
<Адрес И. С. Шмелева:>
Iv. Chmélov
2, B-d de la Republique,
Boulogne s/Seine
<Адрес И. A. Ильина:>
Herrn Professor Dr. — I. Ilyin
Sodener Str. 36 III
Berlin — Wilmersdorf
Allemagne
Deutschland
И. С. Шмелев — И. А. Ильину <30.III.1935>
30, III, 1935.
Забулонь на Сене.
Ми-лый, дорогой, Иван Александры-ыч...!
Караул!! Погибаю, утонул, тащи-те, братцы...! За двенадцать дней я до-лжен написать два рассказа, да еще до Пасхи... два рассказа, да еще статейку, да еще... чего-то, сам не знаю! да пи-сем, да... «Пути Небесные» как-то продолжать, да самое ужасное — читать мне 13-го, а я «нового» рассказа не имею, а наобещал... билеты берут ску-по, 1000 и один концерт-вечер, живут собственными соками, голова кружится, и когда я буду отдыхать..?! И — где?! А тут еще эти «д’идантитэ», [63] хождение по мытарствам, конюшни, тыканье, да нансеновские пачпорта-налоги, да вот-вот эмпо, [64] да вот 15 терм [65]… какие все жупельные словно сны снятся страшные, «московские», та-щут меня... Ужас. А при сем я всегда топочу на месте, как дитенок, которого сейчас будут сечь, и он слышит, как розги ломают. Да еще анвалидам в календарь писать, да еще анвалидам сверх тех трех — надо хоть очерк дать, да еще... — ба-тюшки, погибаю, ради Господа, укройте меня... а мне в кресле хочется посидеть, мне уж 62-й в сердце стукнул, уж давно дерево срубили, из которого определено гроб мне делать, м<ожет> б<ыть> уж и доски готовы, и лак развели, и сургуч уже отлили, припечатывать, — тут сургучом полицейский припечатывает... Го-споди! Я будто уж и полицейско-комиссарскую физику зрю... этакой налитой, нос с горбинкой, спешит перед аперитивом стукануть по крышке — «готово к отправлению!» — можете отъезжать. А столько еще не дописано, недосмотрено, недодумано, недоахано, недо... плюнуто, столько в душе завязло, вилами надо, как навоз, с нату-гой... А как же Россия-то... так и скажется, не повеет ни весенним, ни зимним, не согреет, не освежит..? Да как же это так? Ночи надо не спать, дни не глядеть на свет, а все тук-тук-тук... для всеобщего употребления? — на машинке..? Да я же
